Калевала

Руна ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

1. Лемминкяйнен, огорченный тем, что не был приглашен на свадьбу, решается все-таки ехать в Похъёлу, несмотря на запрещение матери и на погибель, которая, по словам матери, его ожидает в пути.

2. Он отправляется в путь и благодаря своим познаниям счастливо проходит через все грозящие гибелью места.
Ахти жил у мыса Кауко,
Там на острове при бухте.
Он распахивал там поле,
Бороздил свои поляны.
Было тонко ухо Ахти,
Слух имел он очень острый.
Из деревни шум он слышит,
Слышит топот по прибрежью.
Стук саней по льду он слышит,
Слышит стук саней в лесочке.
Мысль в уме его возникла,
В голову его запала:
Свадьбу в Похъёле справляют,
Там народ пирует тайно!
И поник он головою,
Кудри черные упали,
Кровь вдруг бросилась от злости
С побледневших щек пониже,
Бороздить не стал он больше,
Перестал пахать средь поля,
Быстро он вскочил на лошадь
И поехал прямо к дому,
К матери своей любимой,
Прямо к матери-старушке.
И, придя, сказал он старой,
Так он, в дом войдя, промолвил:
"Мать, ты милая старушка!
Дай поесть мне поскорее,
Чтобы алчущий наелся,
Чтобы голод утолил я;
Затопи мне также баню,
Приготовь скорей купанье,
Чтоб я мог омыть все тело
И предстать в красе героя!"
Лемминкяйнена мать тотчас
Пищу быстро собирает,
Чтобы алчущий наелся,
Чтобы жажду утолил он,
А потом готовит баню,
Сыну славное купанье.
И веселый Лемминкяйнен
Съел сперва поспешно пищу,
Поспешил потом он в баню,
Он отправился в парилку;
Там и выкупался зяблик,
Вымыл тело подорожник,
Голова, как лен, белела,
И блестела ярко шея.
Он пришел в избу из бани,
Говорит слова такие:
"Мать, ты милая старушка!
Ты пойди в овин на гору,
Вынь прекрасную рубашку,
Принеси кафтан покрепче,
Чтоб в него я мог одеться,
Мог в кафтан облечь бы тело!"
Мать его спросила прежде,
Начала расспрос хозяйка:
"Ты куда идешь, сыночек,
На охоту ли за рысью,
Иль поймать ты хочешь лося,
Иль стрелять ты будешь белок?"
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Дорогая, мать родная!
Не хочу идти за рысью,
Не пойду ловить я лося
И стрелять не буду белок;
В Похъёлу иду на свадьбу,
Там на тайную пирушку.
Дай получше мне рубашку,
Принеси кафтан покрепче,
Чтобы в нем гулять на свадьбе,
Красоваться на пирушке!"
Мать сыночку запрещает,
И жена не позволяет,
Обе дочери творенья,
Порожденные природой:
Пусть не едет Лемминкяйнен,
В Похъёлу нейдет на свадьбу.
Так вот сыну говорила,
Так твердила мать-старушка:
"Не ходи, сыночек милый,
Мой сыночек, милый Кауко,
В Похъёлу на пир великий,
На большую ту пирушку!
Ведь тебя туда не звали
И совсем не приглашали".
Но веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
"Лишь дурной идет по зову
Молодец идет без зова;
Есть у Ахти приглашенье,
Есть у Ахти побуждение:
Меч мой с огненным железом,
Мой клинок, что мечет искры".
Мать же о своем хлопочет,
Удержать сыночка хочет:
"Не ходи ты, мой сыночек,
В Похъёлу на ту пирушку!
Ведь на улицах там ужас,
Чудеса там на дороге:
Трижды смерть грозит герою,
Трижды там грозит погибель".
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Смерть повсюду видит старый,
И везде ему погибель.
Муж нигде не побоится,
Муж нигде не устрашится.
Но пусть будет, как кто хочет:
Ты скажи-ка, дай послушать,
Что за первая погибель
И последняя какая?"
Лемминкяйнена старушка
Говорит слова такие:
"Я скажу тебе по правде,
А не так, как ты желаешь.
Вот где первая погибель,
Из погибелей всех прежде.
Ты пройдешь, сынок, немного,
День один всего проедешь,
Встретишь огненную реку
На пути среди дороги;
В ней кипит огнем пучина,
И горит скала в пучине;
На скале той холм сверкает,
На холме орел пылает,
Ночью он все зубы точит,
Днем навастривает когти
На чужих, кто там проходит,
На людей, кто ходит близко".
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Так пусть бабы умирают,
Но не это смерть для мужа.
Знаю я на это средство,
Тут я справиться сумею.
Чародейство сотворю я
Из ольхи с конем героя,
Чтобы мимо он проехал,
Чтоб взамен меня промчался.
Сам нырну я тотчас уткой,
Опущусь я быстро в волны
Под орлиными когтями,
Под когтями этой птицы.
Дорогая, мать родная!
Ты скажи вторую гибель".
Лемминкяйнена мать молвит:
"Вот тебе вторая гибель:
Ты проедешь лишь немного,
И в теченье дня второго
Ров ты огненный увидишь.
Он лежит среди дороги,
Протянувшись и к востоку,
И на запад бесконечно.
Полон ров камней горячих,
Глыб он полон раскаленных;
Там уж сотни пострадали,
Там уж тысячи погибли.
Были сотни те с мечами,
Эти тысячи с конями".
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Не от этого смерть мужу,
Не от этого герою,
Знаю средство и на это,
Тут исход себе найду я:
Превращу я снег в героя,
Изо льда создам я мужа,
Погоню героя в пламя
И вгоню его я в пекло,
В ту пылающую баню;
С медным веником пойдет он;
Сам скользну я стороною,
Проскочу я через пламя;
Борода не обожжется,
Не сгорят нисколько кудри.
Дорогая, мать родная!
Ты скажи мне третью гибель".
Лемминкяйнену мать молвит:
"Вот какая третья гибель:
Как еще проедешь дальше,
День еще в пути пробудешь,
Будешь в самом узком месте,
Встретишь Похъёлы ворота,
Там блуждает волк во мраке,
В темноте медведь там бродит
Там, где Похъёлы ворота,
Там на самом узком месте
Уничтожены уж сотни,
Сгибли тысячи героев.
Отчего ж тебя не съесть бы,
С беззащитным не покончить?"
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Можно там сожрать ягненка,
Разорвать его на части,
А не мужа, пусть дурного,
Не героя, пусть плохого!
А на мне ведь мужа пояс,
А на мне застежка мужа,
Я ношу героев пряжку,
Чтобы мог спастись наверно
Я от пасти волка Унто,
Заколдованного зверя.
Знаю, как пойти на волка,
Знаю средство на медведя:
Колдовством узду на волка,
На медведя цепь надену,
Рассеку его я сечкой,
Раскрошу я на кусочки,
И тогда пойду свободно
И свой долгий путь я кончу".
Лемминкяйнену мать молвит:
"Не конец еще и это:
Это ты найдешь в дороге.
Чудеса в пути большие:
Там три ужаса найдешь ты,
Три погибели для мужа.
Но когда туда дойдешь ты,
Чудеса найдешь страшнее.
Ты пройдешь еще немного
Похъёлы там двор увидишь:
Частокол в нем из железа,
А вокруг из стали стены,
От земли идут до неба
И к земле идут от неба,
И стоят, как колья, копья
Змеи в них переплелися,
Вместо прутьев там гадюки,
Ящерицы вместо связок
И играют там хвостами
Да шипят все головами,
Дол шипеньем оглашают,
Головы приподымают.
На земле простерлись змеи,
Растянулися гадюки,
Вверх подняв язык шипящий,
А хвосты внизу качают.
Но одна, что всех страшнее,
Залегла у входа прямо.
Подлинней она, чем балка,
Перекладины потолще,
Языком шипит высоко,
Пасть раскрыла, угрожая
Не кому-нибудь другому,
Одному тебе, несчастный".
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Пусть так дети умирают,
Но не это смерть героя.
Колдовством огонь уйму я,
Утомить сумею пламя,
Змей сгоню я чародейством,
Отгоню гадюк оттуда.
Пропахал же поле прежде,
Что все змеями кишело,
И с гадюками поляну;
Змей я голыми руками,
Змей держал я просто пальцем,
Пальцем я держал гадюку;
Змей десятки убивал я
И гадюк до сотни черных;
Кровь змеиная осталась,
Жир гадюки здесь на пальцах,
Пропаду не так-то скоро,
Никогда не попадусь я,
Как кусочек, в зев змеиный,
В пасть гадюки разъяренной.
Сам давить дрянных я буду,
Растопчу я этих скверных,
Загоню я змей, колдуя,
Прогоню гадюк с дороги;
Двор тот Похъёлы пройду я
И войду в избу свободно".
Лемминкяйнену мать молвит:
"Не ходи ты, мой сыночек,
В дом тот Похъёлы суровой,
В то жилище Сариолы!
Там герои все с оружьем,
Опоясаны мечами,
От питья хмельного шумны
И озлоблены от пьянства:
Заколдуют там бедняжку
На концах мечей огнистых.
Посильней тебя убиты,
Похрабрей от чар погибли".
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Ведь уж я немало пожил
В этих избах Сариолы;
Не со мной лапландцу сладить,
Не побьет меня турьянец
Сам лапландцев заколдую,
Сам побью я там турьянцев,
Расколю в куски их плечи,
Продырявлю подбородки,
Распорю рубашки ворот,
Грудь разрежу на кусочки".
Лемминкяйнену мать молвит:
"О, несчастный мой сыночек!
Ты все думаешь о прошлом
И все хвастаешься прежним.
Ты, конечно, долго пробыл
В этих избах Сариолы.
Весь ты был в дремотных волнах,
В волнах, травами покрытых,
Побывал в пучине темной,
Там упал с потоком книзу.
Маналы измерил реку,
Черной Туонелы теченье,
Был бы там и посегодня,
Если бы не мать-бедняжка.
Ты послушай, что скажу я.
К избам Похъёлы пойдешь ты,
Там все колья на пригорке,
Огорожен двор столбами,
И по черепу на каждом.
Лишь один пока не занят,
Для того, чтобы на этом
Голова твоя сидела".
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Пусть глупцы на это смотрят
И бездельники боятся
Лет пяти, шести в сраженьях,
Даже лет семи военных;
Но герои не боятся
И нисколько не страшатся.
Дай военную рубашку,
Принеси вооруженье!
Подниму я меч отцовский,
Посмотрю клинок я старца;
Долго он лежал холодный,
Долго был он в темном месте,
Много плакал постоянно,
Тосковал, без дела лежа".
Взял военную рубашку,
Взял все старое оружье,
Взял клинок отцовский, верный,
Взял отцовскую секиру,
Острием ударил об пол,
В потолок концом ударил
И качнул клинок рукою,
Как черемушную ветку
Иль растущий можжевельник.
И промолвил Лемминкяйнен:
"Кто тут в Похъёле найдется,
На пространстве Сариолы,
Кто б свой меч померил с этим,
На клинок меча взглянул бы?"
Со стены он лук снимает,
Лук с гвоздя снимает крепкий,
Говорит слова такие
И такие молвит речи:
"Назову того героем
И того признаю мужем,
Кто мой лук согнуть сумеет,
Тетиву на нем натянет
Там, в жилищах Сариолы,
В избах Похъёлы суровой".
Вот веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Взял военную рубашку,
Он надел вооруженье
И потом рабу промолвил,
Говорит слова такие:
"Ты, мой купленный работник,
Раб, доставшийся за деньги!
Снаряди скорее лошадь,
Снаряди коня для битвы,
Чтоб я мог на пир поехать,
К людям Лемпо на пирушку!"
И, послушный приказанью,
Раб пошел на двор поспешно,
Он ретивую запряг там,
Красно-пламенную лошадь
И, пришедши, так промолвил:
"Я исполнил приказанье
И лошадку приготовил;
Конь стоит уже в запряжке".
Лемминкяйнену пора бы
И в дорогу отправляться.
Так одна рука велела,
Но противилась другая;
И пошел, как думал раньше,
Вышел смело, без боязни.
Сыну мать совет давала,
Так дитяти мать-старушка
У дверей, у самой печки,
У сиденья говорила:
"Мой единственный сыночек,
Ты, дитя, моя опора!
Поспешаешь на пирушку
И придешь, куда ты хочешь.
Пей ты кружку вполовину,
Пей ты чашку до средины,
Половину же похуже
Дай тому, кто там похуже:
В чашке черви копошатся,
Там на дне сосуда змеи!"
И еще сказала сыну,
Наставления давая
На окраине поляны,
На околице в калитке:
"Коль пойдешь ты на пирушку
И придешь, куда придется,
Ты сиди на полсиденье,
Занимай полполовицы,
Половину же похуже
Дай тому, кто там похуже.
Только так ты будешь мужем,
Будешь истинным героем,
Чтоб пройти тебе толпою,
Чтоб пройти под говор шумный
Чрез толпу героев сильных,
Через множество бесстрашных!"
Поспешает Лемминкяйнен,
Чтобы сесть скорее в сани;
Он коня кнутом ударил,
Бьет его жемчужной плеткой,
И летит оттуда лошадь,
Шумно вдаль несет героя.
Лишь немного он отъехал,
Лишь часочек он проехал,
Чернышей увидел стаю:
Поднялася стая кверху,
Отлетели быстро птицы
Перед лошадью ретивой.
Перьев несколько осталось
От их крыльев на дороге.
Поднял перья Лемминкяйнен
И в карман себе запрятал.
Он не знал, что статься может,
Что случится по дороге:
Все ведь может пригодиться,
При нужде всему есть место.
Чуть подальше он проехал,
Лишь частичку той дороги,
Конь зафыркал средь дороги,
Испугался, вислоухий.
Сам веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Поднялся повыше в санках
И вперед нагнувшись, смотрит:
Вот, как мать и говорила,
Как старушка уверяла,
Перед ним река пылает,
Пред конем среди дороги
Водопад горит в потоке,
Средь него скала пылает,
На скале сверкает холмик,
А на нем орел горящий
Изрыгает пламя горлом;
Так и бьет огонь из глотки,
Пышут огненные перья,
Мечут огненные искры.
Увидал вдали он Кауко,
Лемминкяйнену промолвил:
"Ты куда стремишься, Кауко,
Держишь путь свой, Лемминкяйнен?"
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Еду в Похъёлу на свадьбу,
Там на тайную пирушку.
Повернись, орел, немного,
Отойди чуть-чуть с дороги,
Дай ты путнику дорогу,
Лемминкяйнену тем боле;
Пусть он тронется сторонкой,
Пусть он краешком проедет!"
Так орел ему ответил,
Крикнул огненною глоткой:
"Дам я путнику дорогу,
Лемминкяйнену тем боле;
Пусть пройдет моей он глоткой,
Пусть по горлу погуляет;
Вот куда тебе дорога,
Вот куда ты мчаться должен;
Долгий пир там приглашенным,
Бесконечное безделье".
Думал Ахти тут недолго,
Был он очень озабочен.
Он в карман поспешно лезет,
В кошельке своем он ищет,
Вынул перья чернышей он,
Сбил поспешно их в комочки,
Трет обеими руками;
Между пальцами потер их
Глухарей возникло стадо,
Стая рябчиков явилась;
Он орлу их в глотку бросил,
В пасть ему, как корм, направил.
Кинул в огненное горло,
В зубы огненной той птицы;
Так отправился он дальше,
В первый день от смерти спасся.
Он коня кнутом ударил,
Хлопнул плеткою жемчужной;
Конь бежит оттуда прямо,
Скачет дальше жеребенок.
Вот немного он проехал,
Лишь частичку той дороги,
Снова лошадь испугалась
И заржала, стала снова.
Поднялся он на сиденье
И, вперед нагнувшись, смотрит.
Вот, как мать и говорила,
Как старуха уверяла:
Перед ним пылает пропасть,
И как раз среди дороги
Широко лежит к востоку,
Без конца идет на запад,
Вся полна камней горящих,
Глыб огромных раскаленных.
Думал Ахти тут недолго,
Обратился к Укко с просьбой:
"О ты, Укко, бог верховный,
Дорогой отец небесный!
С севера пошли мне тучу,
С запада пошли другую,
Третью ты пошли с востока,
Также с северо-востока.
И ударь ты их краями,
Пустоту меж них заполни,
Снег пошли ты толщей в сажень,
Вышиной с копье героя
На горящие каменья,
На пылающие глыбы!"
Укко, этот бог верховный
И творец небесной тверди,
С севера тут гонит тучу,
Гонит с запада другую,
Третью гонит он с востока,
Также с северо-востока,
Их ударил друг о друга,
Пустоту меж них заполнил,
Снег послал он толщей с сажень,
Вышиной с копье героя
На горящие каменья,
На пылающие глыбы:
Озеро из снега вышло,
А на нем бушуют волны.
Чародейством Лемминкяйнен
Ледяной там мост устроил
Через озеро со снегом
С одного конца к другому.
Спасся он и во второй день
От погибели, от смерти.
Он коня кнутом ударил,
Хлопнул плеткою жемчужной,
Быстро едет конь оттуда,
Мчится дальше по дороге.
Мчится он версту, другую,
Проскакал еще немного,
Вдруг скакун остановился,
Точно вкопанный, на месте.
Сам веселый Лемминкяйнен
Соскочил с саней и смотрит:
Волк стоит как раз при входе,
Там медведь стоит в проходе,
В самом въезде в Сариолу
И как раз в конце проезда.
И веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Тут в карман рукою лезет,
Ищет быстро в кошельке он,
Вынимает шерсть овечью,
Быстро трет ее в комочки,
Трет обеими руками,
Растирает между пальцев.
Только раз он в руки дует
И овец из рук пускает,
Стадо целое ягняток,
Много ярочек веселых.
Волки тут к стадам стремятся,
Их ловить медведи мчатся
А веселый Лемминкяйнен
Скачет дальше по дороге.
Лишь немного поотъехал,
Похъёлы он двор увидел.
Из железа там ограда,
И забор из стали сделан.
Тот забор - в земле сто сажен,
Сажен тысячу до неба;
Копья были там столбами,
Змеи были там жердями,
Их гадюками скрепили,
Ящерицами связали,
И хвосты у них висели,
С свистом головы шипели,
Черепа вверху качались,
А хвосты мотались снизу.
Тут веселый Лемминкяйнен
Призадумываться начал:
"Это - как мне мать сказала,
Мне родимая твердила.
Вот забор стоит тот самый,
Глубоко ползут гадюки,
А забор еще поглубже;
Высоко летают птицы,
А забор еще повыше".
Все же вышел Лемминкяйнен
Из беды и затрудненья:
Тотчас вынул нож из ножен,
Вынул страшное железо,
Колет яростно ограду,
Разломал ее в кусочки,
Расколол забор железный,
Ту змеиную ограду;
Пять жердей ее ломает,
Семь шестов ее высоких;
Сам потом поехал дальше,
К тем воротам Сариолы.
На пути змея лежала,
Поперек дороги самой;
Подлинней она, чем балка,
Всякой притолки потолще;
Сотней глаз змея глядела,
Жал до тысячи имела;
Шириной глаза с решета,
А язык с копье длиною,
Как зубцы у грабель - зубы,
Шириной спина в семь лодок.
Не посмел тут Лемминкяйнен
Проезжать прямой дорогой
Мимо той змеи стоглазой,
Мимо тысячеязычной.
И промолвил Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Ты, змея, что под землею,
Туонелы червяк ты черный,
Ты, что ползаешь в колосьях
И в корнях растений Лемпо,
Извиваешься по дерну
И ползешь в корнях деревьев!
Кто же выслал из колосьев,
Кто послал с корней растений,
Чтобы здесь могла ты ползать,
По дороге извиваться?
Кто твой зев высоко поднял,
Кто тебе дал приказанье,
Чтоб ты голову вздымала,
Шею высоко держала?
Это мать твоя, отец твой,
Иль, быть может, брат старейший,
Иль сестра твоя меньшая,
Или кто другой из рода?
Зев закрой, главой поникни
И язык сокрой свой легкий,
Ты свернись клубком плотнее,
Там в один клубок ты свейся.
Ты оставь мне полдороги,
Пропусти скитальца дальше
Иль уйди совсем с дороги,
Уползи, змея, в кустарник,
Уходи ты, злая, в вереск,
Удались, во мху сокройся,
Уходи, как клок из шерсти
И как стружка от осины.
Головой в траву уткнися,
Устреми ее на холмик,
В дерне лишь твое жилище
И убежище под кочкой;
Если голову поднимешь,
Разобьет ее там Укко
Закаленною стрелою,
Тем железным страшным градом!"
Так промолвил Лемминкяйнен.
Не послушалась гадюка,
Все шипит ужасным жалом,
Высоко, шипит, поднявшись,
Угрожает страшным зевом,
Голове грозит героя.
И промолвил Лемминкяйнен,
Слово древности припомнил,
Что он слышал от старушки,
Что от матери узнал он.
Так промолвил Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Коль ослушаешься слова
И отсюда не уйдешь ты,
Так своей болезнью вспухнешь
И раздуешься от боли;
Ты растрескаешься, злая,
На три части ты, дрянная,
Если мать твою найду я,
Отыщу твою старуху.
Знаю я начало толстой,
Знаю изверга рожденье:
От земли идет до неба;
Мать твоя ведь - людоедка,
Мать твоя - из глуби моря.
Мать твоя плевала в воду
И слюну пускала в волны.
Шесть годов ее качало
И баюкало теченьем:
Шесть годов она качалась.
Все семь лет она носилась
На хребте блестящем моря,
На вздымающихся волнах.
Там вода слюну тянула,
Ей давало гибкость солнце,
И потом прибой отбросил,
Волны к берегу погнали.
Вот три дочери творенья
Вышли к берегу морскому,
К краю шумного теченья,
И слюну там увидали;
Так они сказали слово:
"Из слюны что может выйти,
Если ей творец даст душу
И глаза он ей дарует?"
Услыхал творец те речи,
Говорит слова такие:
"Только дрянь из дряни выйдет,
Из дурных отбросов злое,
Если я вложу в них душу,
Если им глаза дарую".
Услыхал слова те Хийси,
Он готов к дурному делу;
Приступил он сам к созданью,
Даровал слюне он душу,
Той, что Сюэтар бросала,
Что выплевывала злая.
Из слюны змея явилась,
Вышла черная гадюка.
Из чего ей жизнь досталась?
Из углей, из груды Хийси.
У змеи откуда сердце?
Сюэтар дала ей сердце.
Из чего мозги гадюки?
Из морской кипучей пены.
Чувства изверга откуда?
Из пучины водопада.
Голова дрянной откуда?
Из боба дрянного вышла.
Из чего глаза гадюки?
Из зерна льняного Лемпо.
Уши изверга откуда?
Из листов березы Лемпо.
Из чего же рот змеиный?
Он - из пряжи людоедки.
Из чего язык гадюки?
Дал копье ей Кейтолайнен.
Что такое зуб гадюки?
С Туонелы ячменный усик.
Что такое десны злобной?
Десны девы бога смерти.
А спина змеи ужасной?
То - печной ухват у Хийси.
Хвост откуда появился?
Из косы нечистой силы.
Из чего гадюки чрево?
То бог смерти дал свой пояс.
Вот твое происхожденье,
Вот, змея, твоя украса!
Ты, подземная ползунья,
Туонелы червяк ты черный,
Цвет земли и цвет осины,
Пестрой радуги цвета все.
Ты уйди скорей с дороги
Перед едущим героем,
Дай мне, путнику, дорогу,
Лемминкяйнена пусти ты;
Едет в Похъёлу на свадьбу,
Мчится он на пир великий!"
Вот свивается гадюка,
Та стоглазая сползает,
Лезет толстая гадюка
По другой ползет дороге;
Мог пройти свободно путник,
Лемминкяйнен мог проехать.
Мчит он в Похъёлу на свадьбу,
Мчит на тайную пирушку.

Руна ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

1. Лемминкяйнен прибывает в Похъёлу и держит себя очень заносчиво.
2. Хозяин Похъёлы сердится и, не победив Лемминкяйнена в искусстве заклинания, вызывает его драться на мечах.

3. Во время поединка Лемминкяйнен отрубает голову хозяину Похъёлы, а хозяйка Похъёлы, чтобы отомстить за убийство мужа, собирает против Лемминкяйнена войско.
Миновал теперь мой Кауко,
Ахти, мой Островитянин,
Пасть смертей свирепых многих,
Глотку гибельного Калмы,
Прибыл в Похъёлы жилище,
В дом на тайную пирушку.
Должен я теперь поведать,
Продолжать рассказ я должен,
Как веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомьели,
В Похъёлы селенье прибыл,
В Сариоле появился,
Как пришел незваный в гости
И на пир без приглашенья.
Вот веселый Лемминкяйнен,
Удалец, цветущий жизнью,
Подойдя, в избу проходит,
Вышел он на середину
Пол из липы покачнулся,
И гудит изба из елей.
Тут веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
"Ну, здорово, вот и я здесь!
Здравствуй тот, кто сам так скажет!
Слышишь, Похъёлы хозяин,
На твоем дворе найдется ль
Ячменя на корм лошадке,
Пива доброго мне выпить?"
Сам тут Похъёлы хозяин,
На углу стола сидевший,
Отвечает так оттуда,
Говорит слова такие:
"На дворе моем нашлось бы
Твоему коню местечко,
Я тебе не отказал бы,
Если б ты вошел, как должно,
У дверей остановился,
У дверей бы, у порога,
Там, где наш котел поставлен,
Возле трех крюков котельных".
Обозлился Лемминкяйнен,
Кудри черные откинул,
Как котел, черны те кудри;
Говорит слова такие:
"Пусть придет сюда сам Лемпо,
У дверей у этих станет,
Перепачкается в саже,
В черных пятнах постоит здесь!
Никогда отец мой прежде,
Никогда мой милый старец
Не стоял на этом месте,
Под стропилами у входа.
На скамье имел он место,
Для коня имел он стойло,
Для людей избу имел он,
Для своих перчаток угол,
Гвоздь, где обувь мог он вешать,
Для мечей имел он стены.
Отчего же мне нет места,
Как отцу бывало прежде?"
Он прошел в избу подальше,
У конца стола садится,
На краю скамейки длинной,
На конце скамьи сосновой:
Хрустнула в ответ скамейка,
Сильно вся под ним погнулась.
И промолвил Лемминкяйнен:
"Видно, я пришел некстати,
Что мне пива не приносят,
Мне, сидящему, как гость, здесь".
Ильпотар, сама хозяйка,
Так в ответ сказала слово:
"О ты, юный Лемминкяйнен!
Ты, по мне, не смотришь гостем!
"Головы моей ты ищешь,
Раскроить виски мне хочешь!
В ячмене пока здесь пиво,
А ячмень пока лишь солод,
Не замешана пшеница,
Мясо вовсе не готово.
Что б тебе вчера приехать
Иль приехать хоть бы завтра".
Пуще злится Лемминкяйнен,
Так, что рот перекосился,
Набок волосы все сбились.
Говорит слова такие:
"Значит, кушанье поели,
Уж окончили пирушку,
Поделили вы все пиво,
Мед весь выпили до капли,
Унесли уже все кружки
И убрали все кувшины!
Ну, ты, Похъёлы хозяйка,
Длиннозубая, послушай!
Уж и справила ты свадьбу,
По-собачьи люд созвавши.
Испекла большие хлебы,
Наварила много пива,
По шести местам сзывала,
Девять наняла дружков ты:
Позвала убогих, бедных,
Позвала навоз, отбросы,
Позвала людей последних,
Всех поденщиков в лохмотьях,
Позвала народ ты всякий
Лишь меня не пригласила!
Как могло со мной случиться,
Что я сам ячмень просыпал?
Все его несли ковшами,
Все умеренно ссыпали,
Я ж его большою кучей
Четверть целую просыпал,
Собственный ячмень хороший,
Из зерна, что я посеял.
Но не будет Лемминкяйнен
Гостем с именем хорошим,
Коль ему не будет пива
И котла пред ним не будет,
И в котле не сварят пищи,
Фунтов на двадцать свинины,
Не дадут ни есть, ни выпить
После дальней той дороги".
Ильпотар, хозяйка дома,
Говорит слова такие:
"Эй ты, девочка-малютка,
Ты, слуга моя, рабыня!
Принеси в котле съестного,
Поднеси ты гостю пива".
Эта малая девчонка,
Что посуду быстро мыла,
Что все ложки вытирала,
Все ковши там вымывала,
Принесла в котле съестного,
Рыбьи головы да кости,
Да ботвы увядшей репы,
Да сухую корку хлеба.
Принесла в кувшине пива,
Пива жидкого, дрянного,
Чтобы выпил Лемминкяйнен,
Чтобы жажду утолил он.
Говорит слова такие:
"Если муж ты настоящий,
Выпьешь разом это пиво,
Весь до дна кувшин осушишь".
Тут веселый Лемминкяйнен
Посмотрел на дно кувшина,
А на дне лежат гадюки,
Змеи плавают в середке,
Черви ползают по краю,
Видны ящерицы в пиве.
И сказал ей Лемминкяйнен,
Обозлившись, Каукомьели:
"В Туонелу - за это пиво,
В Маналу - за эту кружку
Раньше, чем взойдет здесь месяц,
Раньше, чем зайдет здесь солнце!"
И затем сказал он слово:
"Пиво, ты дрянной напиток!
Набралось теперь ты сраму
И таким ты гадким стало!
Это пиво все ж я выпью!
Но всю нечисть наземь брошу,
Безымянным брошу пальцем,
Левым пальцем побросаю!"
Опустил в карман он руку,
Поискал в своем мешочке
И крючок оттуда вынул,
Из мешка крючок удильный,
Опустил его он в кружку,
В пиво он крючок забросил.
На крючок попались змеи,
Зацепилися гадюки,
Сотню вытащил лягушек,
Тысячи червей попались.
Побросал он их на землю,
Покидал все это на пол;
Вынимает острый ножик,
Лезвие из ножен злое;
Змеям головы отрезал,
Разрубил гадюкам шеи,
Темный мед охотно выпил,
С удовольствием все пиво.
Говорит слова такие:
"Видно, гость я нежеланный,
Что не подали мне пива,
Не дали питья получше,
Не дали питья побольше,
Не дали в большом сосуде,
Не зарезали барана
И быка мне не убили,
Не внесли вола в избу мне,
Двухкопытного в жилище".
Сам тут Похъёлы хозяин
Говорит слова такие:
"Ты зачем сюда явился,
Кем сюда ты зван, ответь-ка?"
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Званый гость хорош, конечно,
А незваный гость дороже.
Слушай ты, сын похъёланца,
Слушай, Похъёлы хозяин!
Дай за деньги пива выпить,
За наличные продай мне!"
Злится Похъёлы хозяин,
Обозлился, стал свирепым,
Обозлился, рассердился,
Колдовством прудочек сделал
Лемминкяйнену под ноги.
Говорит слова такие:
"Вот река, пей сколько хочешь,
Похлебай воды из пруда".
Не задумываясь долго,
Отвечает Лемминкяйнен:
"Не теленок я у бабы,
Я совсем не бык хвостатый,
Чтобы пить речную воду,
Чтоб лакать ее из лужи".
Сам он начал чародейство,
Приступил к волшебным песням:
На полу быка он сделал,
С золотыми бык рогами:
Бык тот выхлебал всю лужу,
Без остатка выпил воду.
Похъёлы сын долговязый
Сделал волка чародейством;
На полу избы он сделал,
Чтоб тому быку погибнуть.
Но веселый Лемминкяйнен
Сделал беленького зайца,
Чтобы по полу он прыгал
Перед пастью злого волка.
Похъёлы сын долговязый
Сделал жадную собаку,
Чтоб она убила зайца,
Чтоб косого растерзала.
Но веселый Лемминкяйнен
Сделал белку на стропилах,
Чтобы прыгала по балкам,
Лай собаки вызывала.
Похъёлы сын долговязый
Сделал желтую куницу:
Погнала куница белку
И поймала на стропилах.
Но веселый Лемминкяйнен
Сделал бурую лисицу:
Чтоб она куницу съела,
Чтоб красивую убила.
Похъёлы сын долговязый
Сделал курицу тотчас же,
Чтобы по полу летала
Перед пастью той лисицы.
Но веселый Лемминкяйнен
Сделал ястреба с когтями,
Заклинаньем его сделал:
Чтобы курицу убил он.
Сам тут Похъёлы хозяин
Говорит слова такие:
"Этот пир не будет пиром,
Коль гостей не поубавим;
Уходи ты, чужеземец,
Убирайся-ка с пирушки!
Прочь иди, исчадье Хийси,
От мужей иди подальше!
В дом свой скройся, тварь дрянная,
Возвратись домой ты, злобный!"
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Так никто ведь не позволит,
Даже муж меня похуже,
Чтоб его сгоняли с места,
Чтоб с сиденья прогоняли".
Тут уж Похъёлы хозяин
Со стены свой меч хватает,
Меч свой огненный рванул он,
Говорит слова такие:
"Ахти, ты, Островитянин,
Молодец ты, Каукомъели!
Ну, померимся мечами,
На клинки посмотрим наши,
Мой ли меч получше будет,
Или твой, Островитянин!"
Отвечает Лемминкяйнен:
"Мой клинок не очень годен,
Черепами он изрублен,
На костях почти поломан!
Но пусть будет, кто как хочет,
Если так зовешь ты в гости,
Так померимся, посмотрим,
Чей-то меч получше будет!
Мой отец, бывало, прежде
Храбро мерился мечами:
В сыне род не изменился,
И в дитяти он не хуже!"
Взял он меч, схватил железо,
Меч свой огненный он вынул
Из ножон, покрытых шерстью,
С кушака перевитого.
Оба мерили, смотрели
На длину мечей обоих:
Меч у Похъёлы владельца
Оказался подлиннее,
Подлинней на кончик ногтя,
Лишь на полсустава пальца.
И сказал Островитянин,
Молодец тот, Каукомъели:
"Меч твой больше оказался,
И удар твой первым будет".
Нападать хозяин начал,
Сыплет яростно удары,
Хочет он попасть - не может,
Метит в голову он Кауко,
Полосует по стропилам,
Попадает между балок,
Изломал в куски стропила,
Исщепал у балок связки,
И сказал Островитянин,
Молодец тот, Каукомъели:
"В чем стропила согрешили,
В чем тут балки провинились,
Что ты бьешь мечом стропила,
Разбиваешь в щепки балки?
Ты послушай, северянин,
Слушай, Похъёлы хозяин:
Трудно здесь в избе сражаться,
Здесь нам женщины мешают.
Здесь мы горницу испортим,
Обольем полы мы кровью;
Выйдем лучше из жилища,
Будем мы сражаться в поле,
На поляне будем биться!
На дворе ведь кровь красивей,
На открытом месте лучше,
На снегу еще прекрасней".
Вот они на двор выходят,
Там нашли коровью шкуру,
На дворе же растянули,
И на шкуру стали оба.
Говорит Островитянин:
"Ты послушай, похъёланец!
Твой клинок ведь подлиннее,
Меч твой много пострашнее,
Так воспользуйся им раньше,
Чем простишься ты со светом,
Чем ты шею потеряешь,
Бей смелее, похъёланец!"
И ударил похъёланец.
Раз ударил, два ударил,
Третий раз еще ударил;
Но не мог попасть он верно,
Оцарапать тело Ахти
Иль содрать кусочек кожи.
Говорит Островитянин,
Молодец тот, Каукомъели:
"Ну, теперь я попытаюсь,
Уж давно черед за мною!"
Только Похъёлы хозяин
Ничего не хочет слышать,
Ударяет беспрерывно,
Ударяет, но напрасно.
Бьет уж пламя из железа.
Из клинка струятся искры,
Из меча в руках у Ахти;
Искры сыплются все дальше,
Блеск их шею озаряет
Сыну Похъёлы туманной.
Молвит юный Лемминкяйнен:
"Слушай, Похъёлы хозяин!
Вижу блеск на подлой шее,
Словно утренняя зорька!"
Повернулся северянин,
Смотрит Похъёлы хозяин
Блеск на шее видеть хочет,
Смотрит собственную шею.
Тут ударил Лемминкяйнен,
Быстро он клинком ударил,
И попал мечом он в мужа,
Бьет оружием железным.
Вот один удар наносит:
С плеч он голову снимает,
С шеи череп отрезает;
Так у корня режут репу,
Со стебля так режут колос,
Так плавник от рыбы режут.
Голова к земле упала,
На дворе свалился череп,
Так, сраженная стрелою,
С ветки падает тетерка.
Сто столбов там возвышалось,
Больше тысячи стояло,
Сотни там голов на кольях,
И один лишь был свободен.
Взял высокий Лемминкяйнен
Эту голову, приподнял,
Насадил он этот череп
Там на колышек свободный.
Ахти, мой Островитянин,
Молодец тот, Каукомъели,
Вновь тогда в избу вернулся,
Говорит слова такие:
"Принеси воды, девчонка,
Дай воды - от рук отмыть мне
Кровь хозяина дрянного,
Кровь из раны злого мужа!"
В гневе Похъёлы старуха
Разозлилась, разбесилась.
Создала людей с мечами,
Все мужей вооруженных.
Сто мужей с мечами вышло,
Вышла тысяча с оружьем
Лемминкяйнену на шею,
Каукомъели на погибель.
И тогда настало время,
Отступать пора настала.
Трудно сделалось тут Ахти,
Даже вовсе невозможно
Лемминкяйнену младому
В Сариоле оставаться,
В Похъёле, на славном пире,
На пирушке этой тайной.

Руна ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

1. Лемминкяйнен спешно покидает Похъёлу, прибывает домой и спрашивает у матери, где бы он мог скрыться от похъёланцев, которые, по его словам, скоро нагрянут и будут во множестве воевать против него одного.

2. Мать упрекает его за то, что он поехал в Похъёлу, предлагает ему различные места, где бы он мог скрыться, и, наконец, советует ему удалиться на остров за морями, где раньше во время больших войн мирно жил его отец.
Ахти, тот Островитянин,
Тот веселый Лемминкяйнен,
В путь стремительно собрался,
Он поспешно покидает
Села Похъёлы туманной,
Той суровой Сариолы.
Из избы бежит, как буря,
Ко двору, как дым, стремится,
Чтоб спастись от злодеяний
И сокрыть свои проступки.
Но когда во двор он вышел,
Двор обыскивает взглядом,
Чтоб коня найти в дорогу,
Он нигде коня не видит:
Лишь один на поле камень,
Только ива на поляне.
Кто бы мог его наставить,
Кто бы дал совет хороший,
Чтоб главы он не лишился,
Чтоб волос не потерял он,
Чтоб они не разлетелись
По двору той Сариолы?
Гул донесся из деревни,
Пыли облако поднялось,
Уж глаза сверкают в окнах,
Блеск по всей деревне виден.
Должен был тут Лемминкяйнен,
Ахти, тот Островитянин,
Новое принять обличье,
В облике другом явиться.
Полетел орлом высоко,
Долететь до неба хочет,
Обжигало щеки солнце,
Освещал височки месяц.
И взмолился Лемминкяйнен,
Он, веселый, молит Укко:
"О ты, Укко, бог верховный,
Ты, благой мудрец на небе,
Ты, кто правит туч грозою,
Облаками управляет,
Облачка мне в небе сделай
И сокрой меня в туманах,
Чтобы я под их защитой
Мог на родину вернуться,
К милой матери поближе,
К ней, моей седой старушке!"
Он летит по небу дальше,
Вдруг назад он оглянулся,
Видит: мчится серый ястреб,
И глаза его пылают,
Точно очи похъёланца,
Что был в Похъёле хозяин.
Так промолвил старый ястреб:
"Ой ты, Ахти, милый братец!
Не забыл ты нашу битву,
Наше в поле состязанье?"
Отвечал Островитянин,
Молодец тот, Каукомъели:
"Ястреб-птица, ты мой птенчик,
Поверни полет свой к дому
И, когда туда прибудешь,
В Похъёлу, в страну тумана,
Расскажи там всем, как трудно
Взять орла и съесть на небе".
Он спешит прямой дорогой
К дому матери любимой;
На лице его забота,
В сердце туча огорченья.
Вышла мать ему навстречу
Там, где шел он по дорожке,
Возле изгороди шел он.
Прежде мать его спросила:
"Ты, сыночек самый младший,
Мальчик самый мой надежный!
Отчего такой ты мрачный
Вдруг из Похъёлы вернулся?
Или обнесен ты кружкой
В мрачной Похъёле на свадьбе?
Если обнесен ты кружкой,
Так возьми получше кружку,
Что в войну отец твой добыл,
Что принес он с поля битвы".
Отвечает Лемминкяйнен:
"Мать родная, дорогая!
Был бы обнесен я кружкой,
Я хозяина б обидел,
Проучил бы сто героев,
Всю бы тысячу обидел".
Лемминкяйнену мать молвит:
"Отчего ж такой ты мрачный?
Или конь твой опозорен,
На бегу ты осрамился?
Если конь твой опозорен,
Должен ты купить другого
На отцовское богатство,
На большой достаток старца!"
Отвечает Лемминкяйнен:
"Мать родная, дорогая!
Был бы конь мой опозорен,
На бегу бы осрамился,
Я хозяина б обидел,
Ездоков бы опозорил,
Этих сильных с их конями,
С лошадьми героев этих".
Лемминкяйнену мать молвит:
"Отчего ж такой ты мрачный
И с таким печальным сердцем
Вдруг из Похъёлы вернулся?
Иль там женщины смеялись
И девицы над тобою?
Если женщины смеялись
И девицы насмехались,
Высмеять самих их можно,
Отплатить им всем насмешкой".
Отвечает Лемминкяйнен:
"Мать родная, дорогая!
Если б женщины смеялись
Иль девицы надо мною,
Я б хозяина обидел,
Всех девиц я осмеял бы,
Насмеялся бы над сотней
И над тысячею женщин".
Но на это мать сказала:
"Что ж с тобой, сыночек, было?
Иль случилось что дорогой,
В Похъёлу пока ты ехал?
Или много ты покушал,
Ты покушал или выпил?
Или сны дурные видел
На местах твоих ночлегов?"
Но веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
"Пусть обдумывают бабы,
Что им ночью темной снится.
Знаю сны свои ночные,
Сновидения дневные.
Мать, старушка дорогая!
Наложи в мешок припасов,
Положи муки мне в сумку,
Положи в мешочек соли;
Должен сын твой ехать дальше,
Из страны своей уехать,
Бросить милое жилище,
Двор чудесный свой покинуть.
На меня мечи уж точат
И навастривают копья".
Быстро мать его спросила:
"Что так скоро ты уходишь?
Для чего мечи уж точат
И навастривают копья?"
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Вот на что мечи уж точат
И навастривают копья
Мне, несчастному, на гибель,
На мою главу готовят:
Вышел спор у нас и битва
В поле Похъёлы туманной,
И убил я похъёланца,
Что был Похъёлы хозяин.
Похъёла идет войною,
Север весь идет войною,
На усталого идет он,
Я один, а их так много".
Вот что мать ему сказала,
Сыну молвила старушка:
"Я тебе ведь говорила,
Я тебя предупреждала,
Я тебе ведь запрещала
Отправляться в Сариолу.
Ты ведь мог бы здесь остаться,
Жить у матери в жилище,
Под защитою старушки,
На дворе твоей родимой,
И война б не разгорелась,
Без борьбы ведь обошлось бы.
Но куда ж ты, мой сыночек,
Ты куда спешишь, несчастный,
Чтоб спастись от страшной мести,
Чтоб избегнуть злодеянья,
Чтоб главы твоей не сняли,
Чтобы шеи не рассекли,
Чтоб волос не повредили,
Не развеяли по ветру?"
Отвечает Лемминкяйнен:
"Я еще не знаю места,
Где 6 убежище найти мне
И спастись от мести страшной.
Мать родная, дорогая!
Ты куда велишь укрыться?"
Лемминкяйнену мать молвит,
Говорит слова такие:
"Где укрыть тебя, не знаю,
И куда тебя отправить.
Стань на горке ты хоть елкой,
Можжевельником на поле,
Все ж и там беда настигнет,
Там тебя найдет несчастье:
Часто елочку на горке
Расщепляют на лучину,
Также часто можжевельник
Облупляют для подпорок.
Коль березкою в долине
Иль ольхой ты встанешь в роще,
То и там беда настигнет,
То и там найдет несчастье:
Ведь березу, что в долине,
Часто режут на поленья,
А ольху в зеленой роще
Часто рубят, жгут под пашню.
Если ягодой нагорной,
Станешь ягодой лесною,
Земляничкою в отчизне
Иль в чужих краях черникой,
То и там беда настигнет,
То и там найдет несчастье:
Там сорвут тебя девицы
В оловянных украшеньях.
Станешь щукой в синем море
Иль сигом в реке глубокой,
То и там беда настигнет,
То и там найдет несчастье:
Молодец, что ловит рыбу,
Там закинет в воду сети
И тебя поймает в сети,
Иль поймает старец в невод.
Если в лес пойдешь ты волком
Иль медведем в дебри леса,
То и там беда настигнет,
То и там найдет несчастье:
Молодец, покрытый сажей,
Там копье свое наточит,
Чтоб охотиться на волка,
Чтоб убить того медведя".
Но веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
"Сам места дурные знаю,
Те места, что хуже прочих,
Те, где смерть меня настигнет,
Где судьба отыщет злая.
Мать, ты жизнь мне даровала,
Молоком дитя питала!
Ты куда велишь бежать мне,
Мне куда бежать, укрыться?
Уж у рта стоит погибель,
К бороде идет несчастье
Головы лишусь я завтра,
И несчастье совершится".
Лемминкяйнену мать молвит,
Говорит слова такие:
"Назову тебе, пожалуй,
Подходящее местечко,
Где укроется виновный,
Избежит беды преступный,
Знаю я клочок землицы,
Очень малое местечко,
Где ни споров, ни раздоров;
Меч туда и не заходит.
Поклянись мне вечной клятвой,
Клятвой истинной и страшной,
Что пройдет шесть лет и десять,
А в сраженье не пойдешь ты,
Хоть и золота захочешь,
Серебра ты пожелаешь".
Отвечает Лемминкяйнен:
"Я клянуся страшной клятвой,
Что ни в первое я лето
И затем ни во второе
Не отправлюсь на сраженье,
В место, где мечи сверкают.
У меня плечо все в ранах,
На груди остались язвы
От последних славных схваток,
От последних состязаний
На полях обширных битвы,
Где мужи Друг с другом бьются".
Лемминкяйнену мать молвит,
Говорит слова такие:
"Так возьми челнок отцовский
И спеши, чтоб там укрыться.
Проплыви морей ты девять;
Полдесятого проедешь
Прямо к острову пристанешь
И к утесу над водою.
В дни былые там отец твой
Укрывался и спасался.
В год, когда война шумела,
Целый год велись сраженья,
Прожил он, беды не зная,
Прожил там прекрасно время.
Год, другой ты там скрывайся,
Приезжай домой на третий,
К дорогой избе отцовской,
На родительское поле!"

Руна ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

1. Лемминкяйнен отправляется через моря на лодке и благополучно прибывает на остров.
2. На острове он соблазнил много девушек и женщин, за что мужчины, рассердившись, решают убить его.
3. Лемминкяйнен поспешно собирается и покидает остров, к большому сожалению девушек.
4. На море сильная буря разбивает судно Лемминкяйнена, он вплавь добирается до берега, добывает новую лодку и приплывает на ней к родным берегам.
5. Он видит, что дом его сожжен и вся местность пустынна; тут он начинает плакать и жаловаться, боясь, что и мать его погибла.
6. Мать, однако, жива, она на новом месте, в глухом лесу, где Лемминкяйнен, к большому своему счастью, находит ее.

7. Мать рассказывает, как народ Похъёлы пришел и испепелил их жилище; Лемминкяйнен обещает построить новое, еще лучшее жилище, а также отомстить Похъёле и рассказывает своей матери о веселой жизни на острове, где он скрывался.
Вот веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Положил в мешок запасов,
Масла летнего в лукошко.
На год маслом он запасся,
На другой берёт свинины
И уходит укрываться,
Удаляется поспешно.
Говорит слова такие:
"Ухожу теперь отсюда,
Ухожу я на три лета,
На пять лет страну оставлю
На съеденье злобным змеям,
Рысям отдыхать здесь - рощи,
Здесь поля - резвиться лосям,
Для жилья поляны - гусям.
Ты прощай, о мать родная!
Коль из Похъёлы прибудет
Племя Пиментолы злое
И меня искать захочет,
Ты скажи, что прочь ушел я,
Что отсюда удалился,
Как устроил ту подсеку,
Где теперь снимают жатву".
Он челнок спускает в воду,
На теченье вывел лодку
С тех катков, обитых сталью,
С тех валов, богатых медью.
Натянул на мачте парус,
Полотно вознес на рее,
На корме в челне уселся,
Сел он там, чтоб править лодкой,
Сам вперед он наклонился,
У кормы весло он держит.
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Ты повей в мой парус, ветер,
Ты гони весь остов лодки,
Пусть ладья сильней стремится,
Пусть идет челнок сосновый
Вдаль, на остров неизвестный,
На мысочек без названья".
Раскачали лодку ветры,
Погнало теченье моря
По хребту воды прозрачной,
По открытому теченью;
Там два месяца качает
Да без малого и третий.
На мыске девицы были,
На мыске при синем море
Во все стороны смотрели,
Взоры к морю обращали:
Та ждала, что брат подъедет,
Эта - батюшку родного,
Жениха с дороги третья
Всего больше поджидала.
Увидали в море Кауко,
Прежде лодку увидали:
Лодка облаком казалась
Между небом и водою.
И подумали девицы,
Девы острова сказали:
"Что тут странное на море,
Незнакомое на волнах?
Если ты, корабль, из наших,
Если с острова ты, парус,
Поверни домой сейчас же,
Прямо к острову на пристань:
Чтобы новости с чужбины
И известья мы узнали,
Как народ приморский - в мире
Или в войнах пребывает".
Гонит лодку ветер дальше
И качают сильно волны,
Гонит лодку Лемминкяйнен,
Мчит он лодку на утесы,
Приближается мысочек,
Берег острова крутого.
И, подплыв туда, спросил он,
Появившись, так промолвил:
"Есть на острове местечко,
Есть земля в полянах этих,
Чтобы вытащить мне лодку,
На сухом поставить месте?"
Девы острова сказали,
Так девицы отвечали:
"Есть на острове местечко,
Есть земля в полянах этих,
Где втащить ты можешь лодку,
На сухом поставить месте.
Здесь катки тебе готовы,
Полон пристанями берег,
Будь с тобой хоть сотня лодок,
Хоть бы тысячу привел ты".
Тут веселый Лемминкяйнен
Лодку вытащил на землю,
На катки челнок поставил,
Говорит слова такие:
"Есть на острове местечко,
Есть земля в полянах этих,
Чтобы слабого скрыть мужа,
Мужа с маленькою силой,
От большого шума битвы,
От игры мечей звенящих?"
Девы острова сказали,
Так ответили девицы:
"Есть на острове местечко,
Есть земля в полянах этих,
Чтобы слабого скрыть мужа,
Мужа с маленькою силой;
Есть и крепости, и много
Для жилья домов просторных,
Пусть хоть сто мужей приходят,
Пусть хоть тысяча героев".
Тут веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
"Есть на острове местечко,
Есть земля в полянах этих,
Часть березового леса
Иль другой земли кусочек,
Где б леса подсечь я смог бы,
Приготовить землю к пашне?"
Девы острова сказали,
Так ответили девицы:
"Нет на острове местечка,
Нет земли в полянах этих
Даже в кадку шириною,
В ширину спины не будет,
Где бы лес подсечь ты смог бы,
Приготовить землю к пашне:
Остров весь уж поделили,
Все размерены поляны,
Лес по жребию раздали,
Все луга уж у хозяев".
Так спросил их Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Есть на острове местечко,
Есть пространство на полянах,
Где бы мог пропеть я песни,
Мог начать надолго пенье?
На устах слова уж тают,
Уж из десен вырастают".
Девы острова сказали,
Так ответили девицы:
"Есть на острове местечко,
Есть земля в полянах этих,
Где пропеть ты можешь песни
И начать искусно пенье,
Где играть ты можешь в роще
И плясать ты можешь в поле".
И веселый Лемминкяйнен
Тотчас песнь свою заводит:
На дворе рябин наделал,
На поляночке дубочков,
На дубах большие ветви,
Желудей на ветках сделал,
Золотые с веток кольца,
А на кольцах по кукушке:
Как начнет кукушка кликать,
Выйдет золото из клюва,
А с боков все медь стекает,
Серебро сбегает книзу
На холмочки золотые,
На серебряные горки.
Пели дальше Лемминкяйнен,
Пел и делал заклинанья:
Обращал песок он в жемчуг,
Камни делал с чудным блеском,
А деревья - с красным цветом
И цветочки золотые.
Пел все дальше Лемминкяйнен:
На дворе колодец сделал
С золотой прекрасной крышкой,
А на крышке сделал ковшик,
Чтобы юноши здесь пили,
Чтоб глаза девицы мыли.
Сделал он пруды в полянах,
На прудах же - синих уток,
Златощеких, среброглавых,
Пальцы медные у уток.
Девы острова дивились,
Те девицы изумлялись
Лемминкяйнена напевам,
Чарованьям этих песен.
И сказал им Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Я прекрасно спел бы песню,
Прозвенел бы я чудесно,
Если б был я где под крышей,
На углу стола сидел бы.
Коль избы здесь не найдется,
Если на пол я не стану,
Все мои заклятья в рощу,
Песни в лес я побросаю".
Девы острова сказали,
Так надумали девицы:
"Для жилья найдутся избы
И дворы, где жить удобно,
Чтобы взять со стужи песню,
Чтоб укрыть слова в жилище".
Начал пенье Лемминкяйнен:
Как вошел в избу, тотчас же
Сделал кружки чародейством,
По краям стола расставил,
Эти кружки с пивом были,
Кувшины с питьем медовым,
Блюда полные до верху,
Чашки в уровень с краями:
Много было в кружках пива,
В кувшинах довольно меду.
Был большой запас там масла,
Много было там свинины,
Чтоб наелся Лемминкяйнен,
Сытым стал бы Каукомъели.
Важный вид тут принял Кауко:
Он иначе есть не может,
Как чтоб в золоте был ножик
И с серебряною ручкой.
Взял серебряную ручку,
Золотой клинок напел ей;
Ел он сколько захотелось;
Попивал в охотку пиво.
И прошел тут Лемминкяйнен
Все деревни по порядку
Девам острова на радость,
Длиннокосым - на отраду.
Головой лишь повернется,
Поцелуй ему навстречу,
Лишь куда протянет руку,
А ее уж и хватают.
Он приходит на ночевку
В час, когда совсем стемнело.
Деревень там было много
И дворов с десяток в каждой,
На дворах же этих в каждом
Дочерей с десяток было,
И хотя б одна осталась
Из девиц прекрасных этих,
Чтоб он с ней не поразвлекся,
Руки ей не утомил бы.
Сотни вдов ему достались,
Целой тысячей невесты.
Двух в десятке не осталось,
Не осталось трех из сотни
Там девиц не обольщенных
И тех вдов не увлеченных.
Веселится Лемминкяйнен,
Жизнь проводит он в веселье,
Жил на острове три лета,
В деревнях больших скрывался;
Девам острова на радость,
Многим вдовам на отраду.
Не порадовал одну лишь
Только старую девицу.
Та жила в селе десятом,
На конце большого мыса.
Он уж думал о дороге,
Чтоб на родину вернуться,
Вдруг пришла старуха-дева,
Говорит слова такие:
"Кауко, миленький красавчик!
Если ты меня забудешь,
Пожелаю, чтоб в дороге
Твой челнок на риф наехал".
Не вставал он темной ночью,
До петушьей переклички,
Не ходил на радость с девой,
На забаву с той девицей.
Наконец, однажды поздно,
Как-то вечером решил он
Встать до месяца восхода,
До петушьей переклички.
Даже раньше он поднялся,
До назначенного часа.
Он решил пройти немедля
Все деревни по порядку,
Заглянуть на радость даже
К старой деве, посмеяться.
Он один проходит ночью
Все деревни по порядку
На конец большого мыса,
В ту десятую деревню.
Проходя деревню, видит
На дворах везде три дома,
А в домах он там увидел
В каждом доме три героя.
Из героев этих каждый
Меч оттачивает острый
И топор свой навостряет
Лемминкяйнену на гибель.
Тут веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
"День, ты светлый лик поднимешь,
Солнце, ты взойдешь сияя,
Для несчастнейшего мужа,
Злополучному на шею!
Разве Лемпо спрячет мужа,
Защитит своей рубашкой,
Иль своим плащом покроет,
Иль в свою запрячет шапку
Против ста мужей враждебных,
Против тысячи напавших!"
Так он девушек не обнял,
С ними он не попрощался.
Повернул скорее к лодке,
К челноку пошел несчастный:
А челнок его спалили,
Весь в золу он превратился!
Видит он: несчастье близко,
Время бедствий наступает.
Хочет он челнок наладить,
Лодку новую построить.
Но деревьев нет для стройки,
Нет досок, чтоб сделать лодку.
Видит дерева кусочки,
Вовсе малые дощечки:
Пять кусочков от катушки,
Шесть осколков веретенца.
Он из них челнок устроил,
Лодку новую сготовил.
Все своим искусством сделал,
Мудростью своей устроил;
Раз ударил - и пол-лодки,
Два ударил - всю достроил,
В третий раз тогда ударил
Лодка новая готова.
Он толкнул ее на волны,
Свой челнок спускает в воду.
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Как пузырь, плыви по волнам,
Как цветочек, по теченью!
Дай три перышка, орел, мне,
Три - орел и два - ворона,
Пусть на лодку будут крышей,
На плохой челнок брусками!"
Он на дно садится в лодку,
В задней части поместился,
Головой поник печально,
Шапка на сторону сбилась,
Уж не смел теперь он ночью,
Днем не смел он оставаться
Девам острова на радость,
Где кудрявые плясали.
И промолвил Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Должен молодец проститься,
Бросить здешние жилища,
Бросить девичьи забавы,
Пляски девушек прекрасных.
При моем прощанье с ними,
При моем отъезде скором
Здесь не радуются девы,
Не играют молодые,
Здесь полны печали избы
И дворы полны несчастья".
Девы острова горюют,
На мыске девицы плачут:
"Что ты едешь, Лемминкяйнен,
Отчего, жених, уходишь?
Иль здесь много дев стыдливых,
Или женщин тебе мало?"
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Нет, здесь девы не стыдливы,
Женщин вовсе мне не мало:
Сотню женщин мог бы брать я,
Дев хоть тысячу имел бы.
Оттого я, Кауко, еду,
Оттого, жених, скрываюсь,
Что меня желанье мучит
Снова родину увидеть,
У себя рвать землянику,
На своей горе малину,
Дев на собственном мысочке,
Кур иметь в своем жилище".
И поехал Лемминкяйнен
На кораблике по морю.
Вьется ветер, поддувает,
Волны лодку погоняют
По спине по синей моря,
По открытому теченью.
А по бережку, бедняжки,
На камнях стояли девы,
Плачут острова девицы
И горюют золотые.
До тех пор горюют девы,
До тех пор девицы плачут,
Там пока виднелась мачта
И железные колечки.
Не о мачте плачут девы,
Не о кольцах из железа,
А о муже, что у мачты,
Женишке под парусами.
Плакал также Лемминкяйнен,
Он печалился от горя,
Там пока был виден остров
И еще виднелись горы.
Не об острове он плакал,
Не оплакивал он горы:
Дев на острове жалел он,
Он жалел гусынь нагорных.
Проезжает Лемминкяйнен
По волнам на синем море.
Едет день, другой день едет.
Но на третий день внезапно
Загудел вдруг сильный ветер,
Зашумел прибрежный воздух,
Буря с острова несется,
Ветры резкие с востока:
Разорвали борт у лодки,
Челнока изгиб расшибли.
И свалился Лемминкяйнен,
Он упал руками в воду,
Быстро пальцами гребет он,
И ногой в волнах он правит.
И плывет и день и ночь он,
Изо всей гребет он силы.
Вдруг на западе увидел,
Словно облачко нависло.
Облачко землею стало
И мысочком обратилось.
Стал на землю, в дом он входит,
Там печет хозяйка хлебы,
Дочки дружно тесто месят.
"Ох ты, добрая хозяйка!
Если б знала ты мой голод,
Про беду мою узнала,
Ты б в амбар пошла скорее,
Ты б сошла в подвал за пивом;
Принесла бы кружку пива,
Принесла б кусок свинины,
Ты изжарила б свинину,
Масла щедро положила,
Чтоб насытился усталый,
Чтоб герой здесь пива выпил.
Плавал я и дни и ночи
По волнам широким моря,
Охраняли меня ветры,
А ласкали волны моря".
Вышла добрая хозяйка
В тот амбар, что на пригорке,
Забрала в амбаре масла,
Принесла кусок свинины;
И изжарила свинину,
Чтоб насытился голодный,
Принесла кувшинчик пива,
Чтоб испил герой усталый.
Лодку новую подводит,
Челночок вполне готовый,
Чтоб он мог оттуда ехать
На места свои родные.
Вот приехал Лемминкяйнен
На места свои родные,
Узнает он землю, берег,
Острова, проливы видит,
Видит пристань, как и прежде,
Видит все места жилые,
Видит сосны на пригорке,
По холмам все те же ели,
Но избы своей не видит,
Не стоят уж больше стены:
Где изба была когда-то,
Там черемуха ветвится,
Где был двор, там встали ели,
У колодца - можжевельник!
И промолвил Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомьели:
"Я играл вот в этой роще,
По каменьям этим прыгал,
По траве я здесь катался,
Здесь валялся я на пашне.
Кто ж унес избу отсюда,
Кто сломал здесь нашу кровлю?
Сожжено мое жилище,
Разнесли весь пепел ветры".
И заплакал он от горя,
Плачет день, другой день плачет.
Не оплакивает дом свой,
Плачет он не о жилище,
Но о милых в том жилище,
Дорогих, в том доме живших.
Видит он: орел слетает,
Птица в воздухе несется.
Повернулся и спросил он:
"Ты, орел, большая птица!
Ты не можешь ли поведать,
Где же мать моя осталась,
Что меня в себе носила
И любя меня вскормила?"
Ничего орел не помнил,
Птица глупая не знала:
Знала только, что скончались,
Знает только, что погибли,
Меч отточенный сразил их
И секира зарубила.
И промолвил Лемминкяйнен
Молодец тот, Каукомъели:
"Мать, ведь ты меня носила,
Дорогая, ты вскормила!
Умерла моя родная,
Нет тебя, моя голубка,
Прахом тело твое стало,
На главе растут уж ели,
Можжевельник там, где пятки,
Ветлы выросли меж пальцев!
Вот мне, глупому, награда,
Вот несчастному возмездье,
Все за то, что меч я мерил,
Что понес мое оружье
К избам Похъёлы суровой,
За черту земли туманной.
Род мой весь погиб за это,
Мать моя лежит убита!"
Он кругом повсюду смотрит:
Видит след едва заметный,
Вот трава прижата следом,
Злаки сильно попримяты.
Он пошел, дорогу ищет,
Смотрит в этом направленье.
В лес следы идут тропинкой,
Направляются дорожкой.
Он версту идет, другую
И еще прошел немного
Посреди тенистой чащи,
Посреди густого леса.
Видит: хижинка ютится,
Чуть заметная избушка
Меж двух скал стоит в ущелье,
В середине меж трех елей,
А в избушке мать он видит,
Седовласую старушку.
Очень рад был Лемминкяйнен,
Радовался всем он сердцем.
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Мать любимая, родная,
Ты меня ведь воспитала!
Ты жива еще, родная,
Не уснула ты, старушка!
Я уж думал, ты скончалась,
Думал я, что ты убита,
Что мечом тебя сразили,
Что копьем тебя пронзили!
Я уж выплакал все очи,
Все слезами залил щеки".
Лемминкяйнену мать молвит:
"Я жива еще, как видишь,
Я должна была спасаться,
В тайном месте укрываться
Здесь во мраке этой чащи,
В темноте густого леса.
Люди Похъёлы собрались
И пришли ко мне с войною,
Всё тебя они, бедняжку,
Злополучного искали:
Превратили дом наш в пепел,
Весь наш двор опустошили".
И сказал ей Лемминкяйнен:
"Мать родная, дорогая!
Ты забудь теперь про горе,
Прогони свои печали!
Я избу тебе поставлю,
Вновь построю я получше,
Снова в Похъёлу отправлюсь,
Уничтожу племя Лемпо".
Лемминкяйнену мать молвит,
Говорит слова такие:
"Долго, сын, ты оставался,
Долго, Кауко, там ты пожил,
В отдаленных этих странах,
У чужих дверей скитался,
На мысочке безыменном,
Там, на острове далеком".
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Хорошо мне жить там было
И играть весьма приятно.
Там краснеются деревья,
Там поляны голубые,
Там серебряные ели,
Золотистые цветочки,
Там из меду были горы,
Из яиц куриных скалы;
Мед стекал по веткам елей,
Молоко текло из сосен,
Из плетней лилося масло,
По жердям стекало пиво.
Хорошо мне жить там было,
Оставаться там приятно.
Только плохо мне пришлося,
Проживать там неудобно:
Стали там за дев бояться,
Будто женщины все эти,
Эти жалкие бедняги,
Весь дрянной народец этот,
От меня терпели горе,
Будто ночью я ходил к ним.
От девиц я только бегал,
Дочерей я лишь боялся,
Вот как волк свиней боится
Иль как кур боится ястреб"

РУНА ТРИДЦАТАЯ

1. Лемминкяйнен отправляется со своим прежним боевым товарищем Тиарой воевать против Похъёлы.
2. Хозяйка Похъёлы посылает против них сильный мороз, который замораживает их судно на море и чуть было не заморозил героев, находившихся на судне; однако Лемминкяйнен своими заклинаниями и проклятиями изгоняет мороз.

3. Лемминкяйнен со своим товарищем добирается по льду до берега, опечаленный бродит по глухим лесам, пока, наконец, не возвращается домой.
Раз веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Вышел самым ранним утром,
Только зорька занималась,
Стал на лодочную пристань,
Корабельную стоянку.
Лодка с крючьями стонала,
Так челнок дощатый плакал:
"Должен я лежать, несчастный,
Должен, жалкий, только сохнуть:
На войну не едет Ахти,
Шесть лет, десять лет не хочет
Серебра искать войною
Или к золоту стремиться".
Тут веселый Лемминкяйнен
Хвать челнок тот рукавицей,
Рукавицею расшитой,
Говорит слова такие:
"Ты, сосновый, не тревожься,
С превосходными боками!
На войну еще пойдешь ты,
Ты поедешь на сраженье,
Полон будешь ты гребцами,
Прежде чем минует завтра".
Ахти к матери подходит,
Говорит слова такие:
"Ты не плачь, о мать родная,
Не горюй, моя старушка,
Если я уйду сражаться,
Если снова ринусь в битву.
Мне на ум пришло внезапно,
Мысль мозгами овладела
С людом Похъёлы сразиться,
Истребить весь род негодный".
Мать сдержать его хотела,
Говорит ему старушка:
"Не ходи, сыночек милый,
В Похъёле ты не сражайся!
Смерть тебя постигнуть может,
Скоро можешь ты погибнуть".
Но недолго думал Ахти,
Он туда идти решился,
Все разрушить там поклялся,
Говорит слова такие:
"Где бы мне найти другого,
Где с мечом найти мне мужа,
Чтобы в битве был подмогой,
Стал бы помощью в сраженье?
Хорошо знаком мне Кура,
Тиара смелый предан крепко.
Вот его возьму я лучше;
Он с мечом пойдет за мною
И поможет мне в сраженье,
Будет сильному подмогой".
Он прошел через деревню,
К Тиаре он во двор приходит,
И, придя туда, промолвил,
Так сказал он, появившись:
"Тиара, ты мой друг сердечный,
Мой любезный, дорогой мой!
Помнишь ты былое время,
Как мы оба вместе жили,
Как с тобою мы ходили
На поля больших сражений?
Деревень прошли мы много,
Десять изб в деревне было,
В этих избах все герои,
По десятку было в каждой;
Ни один из тех героев,
Из мужей никто не спасся,
Всех с тобой в бою убили,
Всех мы в битве поразили".
У окна родитель Тиары
Вырезал для копий древки;
У амбара на пороге
Мать сбивала масло в кадке;
У ворот трудились братья,
Там сколачивали сани;
У мосточка были сестры
И стирали там платочки.
От окна отец ответил,
Мать с порога у амбара,
От калитки молвят братья,
Сестры молвили с мосточка:
"Нет, не время биться Тиэре,
Воевать с копьем не время:
Тиэра сделку заключает,
По рукам уже ударил;
Он ведь только что женился,
Взял недавно он хозяйку
И грудей еще не тронул,
Не прижал ее он к груди".
Тиэра тот лежал на печке,
На краю лежал тот Кура;
На печи обул он ногу,
На скамье обул другую,
На дворе надел он пояс,
У калитки застегнулся,
И копье схватил потом он.
То копье не из великих,
Но не очень чтоб из малых,
Так оно длиной из средних:
На конце стоит лошадка,
Скакунок по древку скачет,
А на ручке воют волки,
На кольце рычат медведи.
Вот копьем он потрясает,
Потрясает и качает,
Бросил древко он на сажень.
В пашню с глинистою почвой,
В твердый луг копье вонзает,
В землю ровную, без кочек.
И потом копье он бросил
Близ копья у Каукомьели
И поспешно устремился,
Как товарищ Ахти, в битву.
Ахти, тот Островитянин,
Оттолкнул челнок свой в воду,
Как змею между колосьев,
Как живучую гадюку.
И поехали на север,
В море Похъёлы помчались.
Тут хозяйка Сариолы
Вызвала мороз ужасный
В Похъёлу - на зыбь морскую,
На открытое теченье;
Говорит слова такие
И такие наставленья:
"Ты, морозец, мой сыночек,
Мною вскормленный малютка!
Ты иди, куда пошлю я
И куда тебя отправлю.
Заморозь ты лодку Ахти,
Челночок у Каукомъели
На хребте блестящем моря,
По открытому простору!
Пусть замерзнет сам хозяин,
Пусть веселый сгинет в море,
Пусть оттуда он не выйдет
Никогда, пока живешь ты,
Коль сама я не избавлю,
Коль ему не дам свободы!"
Сын дрянного поколенья,
Юный, с нравами дурными,
Стал мороз морозить море,
Стал он сковывать теченье;
А пока он шел до цели,
По земле пока влачился,
Покусал листы деревьев,
У травы забрал все семя.
А когда ступил на берег,
Берег Похъёлы широкий,
На морское побережье,
То сначала заморозил
Ночью бухты и озера,
Сделал твердым берег моря
Моря самого не тронул,
Не сковал еще теченья.
На хребте морском был зяблик,
На волнах там трясогузка:
Когти зяблика не мерзли,
Голова не цепенела.
Но второю ночью начал
Он все дальше простираться
И совсем уж стал бесстыдным,
Вырос с дерзостью ужасной;
Все сполна он стал морозить,
Леденить с ужасной силой:
Лед он сделал выше лося,
Набросал на сажень снегу,
Заморозил лодку Ахти,
На волнах челнок у Кауко.
Самого хотел он Ахти
В страшных льдинах заморозить:
На руках уж тронул пальцы,
Стал до ног он добираться.
Рассердился Лемминкяйнен,
Рассердился, обозлился,
Он в огонь мороз толкает
И теснит его к горнилу.
Он схватил мороз руками,
Кулаками держит злого,
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Сын ты северного ветра,
Сын зимы, мороз знобящий!
Пальцы рук не смей морозить,
Пальцев ног моих не трогай,
До ушей ты не дотронься,
Головы не смей касаться!
Есть и так тебе работа,
Можешь многое морозить,
Ты оставь людскую кожу,
Тело матерью рожденных;
Ты морозь болота, землю
И холодные каменья,
На воде морозь ты ивы,
Пусть расколются осины,
Облупи кору с березы,
Раздирай большие сосны,
Но не тронь людскую кожу,
Волосы женой рожденных.
Если этого все мало,
Ты морозь еще другое:
Раскаленные каменья
И горячие утесы,
Скалы, полные железом,
Горы дикие со сталью;
Вуокси пусть оцепенеет,
Иматра пусть онемеет.
Ты заткни пучине глотку,
Укроти ее свирепость!
Иль сказать твое начало,
Объявить происхожденье?
Знаю я твое начало,
Верно знаю, как ты вырос,
Родился на ивах холод,
Сам мороз пошел с березы
В Сариоле возле дома,
У избы страны туманной,
От отца, что был злодеем,
И от матери бесстыдной.
Кто ж вспоил мороз на ивах,
Кто же придал злому силы?
Мать его была без груди,
Молока совсем не знала.
Там его вспоили змеи,
Там гадюки насыщали.
Не свежо их вымя было,
Без концов у змей сосочки.
Там мороз качала буря,
Ветер северный баюкал
На дурной воде меж ветел,
На источниках болотных.
Был воспитан мальчик плохо,
Перенял дурные нравы,
Рос без имени мальчишка,
Тот злокозненный ребенок.
Наконец уж дали имя:
Стал Морозом называться.
Жил потом он по заборам,
По кустарникам таскался,
Летом плавал он в трясинах
По верхам болот широких,
А зимой трещал он в елях,
Бушевал в сосновых рощах
Иль гудел в лесах, в березах,
Иль неистовствовал в ольхах.
Мерзнут травы и деревья,
Выровнял мороз поляны,
Покусал листы деревьев,
Снял у вереска цветочки,
Покусал кору у сосен,
Пощипал у елок корку.
Ты велик уж что-то слишком:
Чересчур высоко вырос.
Ты меня морозить хочешь,
Чтоб мои распухли уши,
Хочешь ты отнять мне ноги
И концы похитить пальцев?
Перестань меня морозить,
Перестань знобить со злобой,
Я огонь в чулки засуну,
В башмаки же головешки,
Наложу углей по складкам,
Под ремни напрячу жару
И мороз меня не схватит,
Холод тронуть побоится.
Прогоню тебя заклятьем
К дальним северным пределам.
И когда туда прибудешь,
Только родины достигнешь,
Застуди котлы немедля,
В очаге печном все угли,
Руки женщин в вязком тесте,
На груди у жен младенцев,
Молоко у всех овечек,
Жеребенка в кобылице!
Если ж этого все мало,
Прогоню тебя отсюда
В кучу угольев у Хийси,
На печной очаг у Лемпо.
Ты в огонь туда проникни
И садись на наковальню,
Чтоб кузнец тебя помял там
Молотком и колотилом,
Молотком чтоб бил сильнее,
Раздробил бы колотилом!
Если ж этого все мало,
Ты послушаться не хочешь,
Знаю я другое место,
Подходящее местечко:
Я твой рот направлю к лету,
Твой язык в его теплицу,
Чтоб навек ты там остался,
Никогда б назад не вышел,
Если я не дам свободы,
Сам не выпущу оттуда".
Тут сын северного ветра,
Сам мороз беду почуял;
Он взмолился о пощаде,
Говорит слова такие:
"Так давай мы сговоримся
Не вредить друг другу больше
Никогда в теченье жизни
И пока сияет месяц.
Коль услышишь, что морожу,
Что веду себя я дурно,
Ты в огонь меня направишь
И толкнешь в большое пламя,
Меж кузнечными углями
К Ильмаринену в горнило,
Ты мой рот направишь к лету,
Мой язык в его теплицу,
Чтоб всю жизнь я там остался,
Никогда б назад не вышел!"
Так веселый Лемминкяйнен
Лодку там во льду оставил,
Свой челнок военный в льдинах,
Сам пошел дорогой смело,
Тиэра вслед за ним шагает,
Вслед за другом, за веселым.
Вот по льду ступает Ахти,
Он идет по ровной глади,
День идет так и другой день,
Наконец, уже на третий,
Показался мыс Голодный:
Там дрянная деревушка.
В замок мыса входит Ахти,
Говорит слова такие:
"В крепости найдется ль мясо,
На дворе найдется ль рыба
Для героев утомленных,
Для мужей, ослабших сильно?"
Только не нашлось тут мяса,
Только не нашлось тут рыбы.
И промолвил Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Пусть огонь спалит всю крепость,
Пусть снесет ее водою!"
И пошел оттуда дальше,
По густым лесам идет он,
Где совсем жилья не видно,
По дорогам неизвестным.
Собирает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Мягкий пух по всем каменьям
И волокна по утесам;
Он связал чулки поспешно,
Рукавицы быстро сделал,
Чтоб мороза *** бояться,
Всей его свирепой стужи.
Он пошел искать дорогу
И разведать направленье:
Путь прямой тянулся к лесу,
В лес дорога направлялась.
И промолвил Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Тиэра, братец мой любезный,
Плохо нам с тобой пришлося!
Дни и месяцы блуждая,
Вечно странствовать мы будем".
Тиэра так ему ответил,
Он такие речи молвил:
"Месть нам, бедным, угрожает
И погибель нам, несчастным;
Для войны сюда пришли мы,
В Похъёлу, в страну тумана,
Чтоб своей лишиться жизни,
Навсегда самим погибнуть
На местах, совсем негодных,
На неведомых дорогах.
Никогда мы не узнаем,
Не узнаем и не скажем,
По какой идем дороге,
По какой пошли тропинке,
Чтоб погибнуть здесь, у леса,
Умереть здесь, на равнинах,
Здесь, где ворон лишь родится
И живут в полях вороны.
Смело вороны потащут,
Понесут здесь злые птицы,
Тело наше расхватают,
Жадно выпьют кровь вороны,
Клювы вороны запустят
В трупы мертвецов несчастных,
Понесут на камни кости,
На скалистые утесы.
Мать, бедняжка, знать не будет,
Мать несчастная, родная,
Где ее осталось тело
И где кровь ее сбегает:
На равнинах ли болотных,
Иль в сражении жестоком,
На хребте ль большого моря,
По обширному теченью,
На горе ль, где много сосен,
По дороге ли к кусточкам.
Ничего мать не узнает
О несчастнейшем сыночке:
Будет думать, что он умер,
Будет думать, что погиб он.
Мать тогда заплачет горько,
Причитать начнет старушка:
"Там теперь мой сын, бедняжка,
Там любимец мой несчастный:
Туонелы посев он сеет,
Боронует поле Калмы.
Дал мой сын теперь, бедняжка,
Дал сыночек мой несчастный
Отдыхать в покое луку,
Благородным дугам - сохнуть.
Птицы могут откормиться,
Куропатки жить в кусточках,
Без боязни жить медведи
И играть на поле лоси!"
Отвечает Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели:
"Мать несчастная, родная,
Ты меня в себе носила!
Кур ты выходила много,
Лебедей большую стаю;
Вдруг их всех развеял ветер,
Вдруг их всех рассеял Лемпо,
Ту сюда, туда другую
И загнал куда-то третью.
Помню я былое время,
Помню дни, что были лучше:
Выступал цветком я дома,
Точно ягодка ходил я.
Кто на нас, бывало, взглянет,
Удивится, как растем мы.
Но совсем иначе стало
В это бедственное время:
Знаем мы теперь лишь ветер,
Видим мы теперь лишь солнце,
Но его скрывают тучи,
Дождь собою закрывает.
Но все это мне не страшно,
А моя о том забота:
Хорошо ль живут девицы,
Как прекрасные играют,
И как женщины смеются,
Как невесты распевают,
И не плачут ли от горя,
Не страдают ли от скорби?
Нет пока здесь чародейства,
Нет и против нас заклятий,
Чтоб мы умерли в дороге,
Чтоб в пути мы здесь погибли,
Чтобы юные свалились
И столь бодрые пропали.
Коль чаруют чародеи,
Колдуны коль здесь колдуют,
Пусть их чары обратятся
На жилища их родные;
Пусть колдуют друг на друга,
На детей наводят чары,
Род свой быстро умерщвляют
И родных уничтожают!
Никогда отец мой прежде,
Этот старец седовласый,
Колдунам не поклонялся
И не чтил сынов лапландских.
Так говаривал отец мой,
Так и я теперь промолвлю:
"Защити, могучий Укко,
Огради, о бог прекрасный,
Охрани рукою мощной
И твоей великой силой
От мужских коварных мыслей,
От коварства злобных женщин,
От злословья бородатых,
От злословья безбородых!
Будь мне вечною защитой,
Будь надежною охраной,
Чтоб дитя не заблудилось,
Чтоб сын матери не сбился
На пути благого Укко,
На дороге, богом данной!"
Тотчас сделал Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Из забот коней рысистых,
Вороных коней из скорби,
А узду из дней печальных
И седло из тайных бедствий.
На спине коня уселся,
На лошадке этой пегой,
Едет он тяжелым шагом.
С ним Тиара едет рядом.
Он с трудом по взморью едет,
По песку едва плетется,
Едет к матери любезной,
К ней туда, к седой старушке.
Я теперь бросаю Кауко,
Долго петь о нем не буду;
В путь отправил я и Тиэру
Пусть на родину он едет,
Сам же пенье поверну я,
Поведу другой тропою.

Руна ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

1. Унтамо начинает войну против своего брата Калерво, убивает Калерво вместе с его войском, оставив в живых из всего рода только одну беременную женщину; эту женщину он берет с собой, и у нее в Унтамоле родится сын Куллерво.
2. Куллерво еще в колыбели думает об отомщении Унтамо, а Унтамо пытается различными способами убить его, но это ему не удается.

3. Когда Куллерво вырос, он портит всякую работу, которую ему поручают, и рассерженный Унтамо продает его в рабство Ильмаринену.
Воспитала мать цыпляток,
Лебедей большую стаю,
Привела цыплят к насести,
Лебедей пустила в реку.
Прилетел орел, спугнул их,
Прилетел, рассеял ястреб,
Разогнал крылатый деток:
В Карьялу унес цыпленка,
Взял другого он в Россию, Дома третьего оставил.
Тот, кого он взял в Россию,
Вырос там и стал торговцем.
Тот, кого он взял к карелам,
Имя Калерво там принял,
А оставленный им дома
Унтамойненом был назван.
Он принес отцу несчастье,
Сердцу матери печали.
Ставит сети Унтамойнен,
Где у Калерво затоны.
Калервойнен видит сети,
В свой мешок берет всю рыбу.
Унтамо исполнен злобы,
Сильно сердится на брата.
В бой свои пускает пальцы
И в борьбу пускает руки
За остатки этой рыбы,
За окунью эту мелочь.
Оба бились и боролись,
Не могли побить друг друга:
Сильно бьет один другого,
Получая - сам ответно.
Наконец, уже в другой раз,
На второй день иль на третий,
Калерво овес посеял
Рядом с Унтамо жилищем.
Унтамойнена овечка
Всходы Калерво поела,
Но у Калерво собака
Унтамо овцу пожрала.
Угрожает Унтамойнен
Калерво, родному брату,
Род весь Калерво прикончить,
Всех от мала до велика,
Уничтожить всех домашних
И пожечь у них жилища.
Он мужей снабдил мечами,
Храбрецам дает оружье,
Молодым на пояс копья,
Топоры дает красавцам,
И пошел он, чтоб сражаться
Против собственного брата.
Калерво сноха-красотка
У окна как раз сидела;
Вот в окно она взглянула,
Говорит слова такие:
"Дым ли это заклубился,
Туча ль темная находит
На краю вон той поляны,
На конце дороги новой?"
То не туча поднималась,
То не дым густой стелился:
Войско Унтамо поднялось,
Шло на Калерво с войною.
Вот пришли мужи с мечами,
Войско Унтамо явилось,
Всех у Калерво убили,
Все его большое племя,
И дотла весь двор спалили,
Весь с землей его сровняли.
Дева Калерво одна лишь
Там спаслась с плодом во чреве.
Люди Унтамо схватили,
Увели ее с собою,
Чтоб мела она там избы,
Пол почище подметала.
Мало времени проходит
Родился малютка-мальчик,
Сын той матери несчастной.
Как теперь назвать малютку?
Куллерво,- так мать прозвала,
Воин,- Унтамо промолвил.
Положили тут малютку,
Вез отца того ребенка,
Чтоб качался в колыбели,
Чтобы двигался он в люльке.
Вот качается он в люльке,
Волосами повевает.
День качается, другой день;
Но когда настал и третий,
Вдруг толкнул ногами мальчик,
Взад, вперед толкнул он люльку,
С силой сбросил свой свивальник
И ползет на одеяло,
Люльку надвое сломал он,
Разорвал свои пеленки.
Обещает выйти мужем
И как будто будет храбрым.
В Унтамоле ожидают,
Что, когда войдет он в возраст
И получит смысл и силу,
Будет мужем, как и надо,
Сотни он рабов заменит
Или тысячи, пожалуй.
Два, три месяца растет он,
Но уже на третий месяц,
Ставши ростом по колено,
Так раздумывать он начал:
"Если б вырос я побольше,
Получил бы в теле силу,
За отца я отомстил бы
И за скорбь моей родимой!"
Унтамо ту речь услышал,
Сам сказал слова такие:
"В нем семье моей погибель,
Новый Калерво растет в нем".
Размышлять мужи тут стали,
Стали женщины тут думать,
Мальчика куда бы спрятать,
Как бы вовсе уничтожить.
Вот его сажают в бочку,
Вот запрятали в бочонок,
Отнесли ребенка в воду
И на волны опустили.
Посмотреть потом приходят,
Как три ночи миновало,
Погрузился ль мальчик в воду,
Не погиб ли он в бочонке.
Но в воде не утонул он,
Не погиб в своем бочонке!
Из бочонка мальчик выполз,
На хребте волны уселся,
Удочку из меди держит,
Палку с шелковою леской;
Ловит мальчик в море рыбу,
Измеряет в море воду:
В море там воды немного,
На два ковшика, быть может;
Если ж все его измерить,
Хватит, может быть, на третий.
Унтамо тут думать начал:
"Деть куда теперь ребенка,
На него навлечь несчастье,
Чтобы смерть его настигла?"
Вот рабам своим велит он
Взять березовых поленьев,
Много сотен сучьев сосен,
Сосен толстых и смолистых,
Чтобы сжечь на них ребенка,
Куллерво чтоб уничтожить.
Вот собрали, наложили
Там березовых поленьев,
Много сотен сучьев сосен,
Сосен толстых и смолистых,
Тысячу саней бересты,
Ясеня сто сажен полных.
Был огонь в поленья брошен
И по куче разошелся;
В кучу бросили ребенка,
В пекла самого середку.
День там жгут его, другой день,
Жгут его еще и третий.
Вот пришли туда и видят:
До колен сидит он в пепле,
До локтей в золу зарылся,
Кочергу руками держит,
Увеличивает пламя,
Разгребает ею угли,
И волос он не лишился,
Ни единой даже пряди!
Рассердился Унтамойнен:
"Деть куда теперь ребенка,
На него навлечь несчастье,
Чтобы смерть его постигла?"
И на дерево повесил,
Притянул ребенка к дубу.
Вот проходит уж три ночи,
Столько ж дней проходит также.
Унтамо тут думать начал:
"Не пора ль пойти проверить,
Жив ли Куллерво на дубе,
На суку он не погиб ли".
И раба он посылает.
Так ответ слуга приносит:
"Куллерво и тут не умер,
Не погиб на этом дубе!
Он в коре рисунки режет,
У него в ручонках гвоздик,
Все стволы стоят в рисунках,
Ствол дубовый изрисован:
Он мужей с мечами сделал,
По бокам приделал копья".
Ничего не может сделать
Унтамойнен с тем ребенком!
Как бы смерть ни приготовил,
Как бы гибель ни измыслил,
Все не гибнет этот мальчик,
Нет погибели на злого.
Наконец он утомился,
Погубить его желая:
Куллерво растить решил он
Как дитя своей рабыни.
Унтамо тогда промолвил,
Говорит слова такие:
"Поведешь себя пристойно,
Будешь жить как подобает,
Так останься в здешнем доме
И рабом моим работай.
Будешь ты иметь и плату,
По заслугам ты получишь:
Поясок себе на тело
Или по уху удары".
Куллерво подрос побольше,
Он на четверть стал повыше,
Тут ему работу дали,
Чтобы он имел занятье
Малого ребенка нянчить,
Крошку ростом только с палец:
"Ты смотри за ним прилежно,
Дай поесть и сам поешь с ним!
Постирай в реке пеленки,
Вымой платьице ребенка!"
Нянчит день, другой день нянчит:
Вырвал ручки, колет глазки,
А на третий день больного
Доконал совсем ребенка,
Побросал пеленки в реку,
Сжег дитяти колыбельку.
Унтамо тогда подумал:
"Вижу, что не будет годен
Куллервойнен нянчить деток
И качать ребенка с палец!
И на что он только годен
И к чему его приставить.
Подсечет лесочек разве?"
Посылает в лес на рубку.
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Вот тогда я стану мужем,
Как топор дадут мне в руки,
Буду лучше я, чем прежде,
Посмотреть приятно будет:
Пятерых мужчин сильнее,
Шестерых я крепче буду".
К кузнецу пошел к горнилу,
Говорит слова такие:
"Ты, кузнец, послушай, братец!
Скуй получше мне топорик!
Как герою, мне секиру,
Мне железную по силам!
В лес иду я на подсечку,
Там хочу рубить березы".
Тут кузнец, что нужно, сделал,
Он топор сковал поспешно.
И топор по мужу вышел,
По работнику железо.
Калервы сын, Куллервойнен,
Свой топор железный точит;
Целый день топор готовит,
К ночи занят топорищем.
В лес затем идти собрался
Старые рубить деревья,
Строевого ищет лесу,
Самых крепких из деревьев.
Топором деревья рубит,
Лезвием их режет ровным:
Крепкий ствол одним ударом,
А похуже - в пол-удара.
Пять деревьев повалил он,
Восемь там стволов огромных,
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Пусть работает здесь Лемпо!
Пусть разрубит Хийси балки!"
Он воткнул топор в колоду,
Поднял шум большой по лесу,
Засвистал по лесу громко,
Говорит слова такие:
"Пусть дотуда лес валится,
Лягут стройные березы,
Голос мой докуда слышен,
Свист докуда раздается!
Пусть ни веточка не выйдет,
Ни один не выйдет стебель,
Никогда в теченье жизни
И пока сияет месяц,
Где сын Калервы рубил здесь,
Где молодчик новь расчистил!
Коль ячмень посеют в землю,
Выйдут новые посевы,
Выйдут всходы молодые,
Всходы станут стебелиться,
Пусть они не колосятся,
Никогда не выйдут в колос!"
Унтамойнен, муж отважный,
Посмотреть тогда приходит,
Как у Куллерво подсечка,
Новый раб прилежно ль рубит:
Не годилась та работа,
И плоха была подсечка.
Вновь подумал Унтамойнен:
"И на это не годится!
Бревна лучшие испортил,
Строевые все деревья!
Для чего он только годен
И к чему его приставить,
Заплетет плетень, быть может?"
Заплести плетень велит он.
Калервы сын, Куллервойнен,
Заплетать плетень собрался.
Взял стволы огромных елей
И как колья их поставил,
Сосны целые лесные
Для плетня жердями сделал;
А для этих кольев связки
Из рябин огромных сделал;
И плетень сплошной устроил,
Без ворот его оставил.
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Кто летать не может птицей
И на двух подняться крыльях,
Тот войти сюда не сможет
Через Куллерво ограду!"
Унтамо из дому вышел,
Посмотреть сюда приходит,
Как тут Куллерво работал,
Раб его, в войне добытый:
Вот плетень сплошной он видит,
Без прорубок, без отверстий
На земле плетень поставлен
И до облака поднялся.
Говорит слова такие:
"И на это не годится!
Он плетень сплошной мне сделал
И поставил без калитки,
От земли довел до неба,
К облакам его он поднял:
Чрез плетень нельзя пройти мне,
Нет отверстия для входа!
Для чего он только годен,
Для какой такой работы?
Разве пусть мне рожь молотит?"
Молотить его заставил.
Калервы сын, Куллервойнен,
По приказу рожь молотит:
В пыль он зерна обращает
И в мякину всю солому.
Вот приходит сам хозяин,
Посмотреть туда приходит,
Как сын Калервы молотит,
Как там Куллерво цепом бьет:
Рожь летит тончайшей пылью,
А солома вся трухою!
Рассердился Унтамойнен:
"Никуда слуга не годен!
Что ни дам ему работать,
Всю работу он испортит.
Отвести ль его в Россию
Или в Карьялу продать мне
Ильмаринену на кузню,
Чтоб там молотом махал он?"
Продал Калервы он сына,
Продал в Карьяле на кузню,
Ильмариненом он куплен,
Славным мастером кузнечным.
Цену дал кузнец какую?
Цену дал кузнец большую:
Два котла он отдал старых,
Ржавых три крюка железных,
Кос пяток он дал негодных,
Шесть мотыг плохих, ненужных
За негодного парнишку,
За раба весьма плохого.

Руна ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

1. Жена Ильмаринена назначает Куллерво пастухом и со злости запекает ему в хлеб камень.

2. Хозяйка выпускает стадо на луг, провожая его заклинаниями.
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Стройный, золотоволосый,
В башмачках красивой кожи,
К кузнецу пришел в жилище;
У хозяина он просит
Тотчас на вечер работы,
У хозяйки же на утро:
"Мне бы надо дать работу,
Указать работу надо:
Что я должен здесь работать
И какое делать дело?"
Ильмаринена хозяйка
Размышлять об этом стала:
Что раба заставить делать,
Дать ему какое дело?
Пастухом его послала,
Сторожить стада велела.
На смех сделала хозяйка,
Кузнечиха для обиды:
Пастуху готовит хлебец,
Хлеб печет довольно толстый,
Верх пшеничный, низ овсяный,
И кладет в середку камень.
Мажет хлеб негодным маслом,
Мажет жиром корку хлеба
И слуге тот хлеб вручила,
Пастуху на пропитанье.
Так сама слугу учила,
Говорит слова такие:
"Этот хлеб ты ешь не раньше,
Чем ты стадо в лес загонишь!"
Ильмаринена хозяйка
Выпускает скоро стадо,
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"В лес коров я выпускаю,
Я гоню молочных в поле,
По березам криворогих,
По осинам пряморогих,
Чтобы жиру набирались,
Чтобы салом запасались
На лесных полянах чистых,
Посреди широких рощиц,
Средь березняков высоких,
Средь осин, растущих туго,
В золотых лесах сосновых
И в серебряных дубравах.
Ты возьми воды в потоке,
Чтоб стада мои омылись,
Чтоб стада получше стали,
Чтоб хозяйкин скот удался
Раньше, чем придет хозяйка,
Чем увидит их пастушка,
Та неловкая хозяйка,
Неумелая пастушка.
Миэликки, хозяйка леса,
Попечительница стада!
Ты пошли рабынь повыше,
Ты пошли служанок лучших,
Чтоб смотрели за стадами,
За скотом чтоб наблюдали
Непрестанно этим летом,
Что творец дал на тепло нам,
Что дарует нам всевышний,
Что дает нам милосердный!
Тапио красотка дочка,
Теллерво, ты дочка леса,
В нежном платье из тумана,
С золотом кудрей прекрасных,
Ты, что стадо охраняешь!
Сохрани стада хозяйки
Среди Метсолы радушной,
Среди бдящей Тапиолы!
Охраняй стада получше,
Прилагай заботы больше!
Охраняй рукой прекрасной,
Пальцами чеши и гладь их,
Пусть их шерсть блестит, как рысья,
Пусть блестит, как рыбьи перья,
Пусть блестит, как шерсть тюленя,
Словно шерсть овечки дикой!
Как стемнеет, свечереет,
Сумрак вечера настанет,
Проведи стада домой ты,
Подведи к очам хозяйки,
Чтоб вода была на спинах
И молочные озера!
А домой уйдет лишь солнце,
Птичка к ночи защебечет,
Ты стадам тогда промолви,
Ты скажи им, криворогим:
"Ну, домой вы, рогоносцы,
Молоко домой несите!
Хорошо вам будет дома,
На земле вам спать там мягко;
По лесам блуждать вам страшно,
Топать шумно по прибрежью.
А когда домой придете,
Разведет огонь хозяйка
На траве, богатой медом,
На земле, где много ягод".
Нюурикки, сын Тапиолы,
Ты, сын леса в синей куртке!
Ты поставь стволов еловых
И с верхушкой стройной сосен,
Постели на грязь мосточки,
По мосточкам неудобным,
По трясинам, жидким топям,
По трясущимся болотам
Проведи ты криворогих,
Погони ты двухкопытных
К облакам густого дыма
Без вреда и без блужданья,
Чтоб не вязли по болотам,
Чтоб в грязи не утонули!
Не послушается стадо
И не будет дома ночью,
Ты тогда, рябины дева,
Можжевельника девица,
Срежь березовую розгу,
Прут березовый в кусточке,
Хлыст рябиновый в лесочке,
Можжевеловую плетку
Там, где Тапиолы крепость,
За черемушной горою.
Ко двору гони ты стадо,
Как топить начнут там баню,
Скот домашний - прямо к дому,
Скот лесной весь - в Тапиолу!
Отсо, яблочко лесное,
Гнешь медовую ты лапу!
Мы с тобою сговоримся,
Вечный мир с тобой устроим,
Мир на время нашей жизни,
На года, что проживем мы:
Не губи ты двухкопытных,
Скот молочный ты не трогай
Во все время, долгим летом,
Что творец дал на тепло нам!
Коль услышишь колокольчик
И призыв рожка узнаешь,
Ты ложись тогда на дерне,
Ты улягся на лужайке
И уткни в былинки уши,
Головой уткнися в кочки
Иль беги оттуда в чащу,
В кучу моха удалися;
Убегай в места другие,
Убегай к другим холмочкам,
Чтоб бубенчиков не слышать,
Ни пастушьих разговоров!
Слушай, Отсо мой любезный,
Ты, краса с медовой лапой!
Я тебе не запрещаю
Там хвостом махать у стада;
Языком не смей лишь трогать,
Ртом не смей хватать противным,
Разрывать мой скот зубами
И душить своею лапой.
Обходи кругом лужайку,
Ту молочную поляну,
От бубенчиков же бегай
И страшись рогов пастушьих!
Если стадо на поляне,
Должен ты бежать к болоту;
Если стадо на болоте,
Должен ты бежать в дубраву;
На горе пасется стадо
Ты останься у подошвы;
Ходит стадо под горою,
Ты ходи там по вершине;
Если в поле выйдет стадо,
Удаляйся ты в лесочек;
Ходит стадо по лесочку
Уходи оттуда в поле.
Ты стремись златой кукушкой,
Голубочком серебристым;
Как сижок, ходи сторонкой,
Точно рыбка водяная;
Ты катись клубочком шерсти,
Как льняной клубочек легкий;
В волосы попрячь ты когти,
Зубы спрячь поглубже в десны,
Чтобы стадо не пугалось,
Скот бы малый не страшился!
Ты оставь все стадо в мире,
Двухкопытных тех в покое.
Пусть они гуляют мирно,
Пусть в порядке выступают
По полям и по болотам,
По лесным полянам тихим;
Только ты их там не трогай,
Не хватай своею лапой!
Вспомни, как ты прежде клялся
Там, у Туонелы потока,
При шумящем водопаде,
Пред всевышнего коленом;
Там тебе ведь разрешили
Трижды в лето приближаться
К колокольчикам звенящим,
К месту, где звучит бубенчик.
Но тебе не разрешали,
Позволенья не давали
Продолжать дурное дело,
Им всецело заниматься.
Если злоба одолеет,
Если злость к зубам подступит,
Обрати на лес ты злобу,
Злость свою на зелень елок!
Их грызи стволы гнилые,
Ствол прогнивший у березы,
К водяным пойди растеньям
И к холмам, где много ягод!
Если ты поесть захочешь,
Пожелаешь что покушать,
То питайся ты грибами,
В муравейнике поройся,
Ешь стеблей ты красных корни,
В Тапиоле - мед кусками,
Но не ешь мою скотину,
Что питается травою!
И когда кадушка с медом
Зашипит, забродит бурно,
На холмах, покрытых златом,
На пригорках серебристых,
Там ты, алчный, напитайся,
Там ты, жаждущий, напейся;
Той еде конца не будет,
Тот напиток не иссякнет.
Так с тобой мы сговоримся,
Вечный мир с тобой устроим,
Чтобы жили мы в довольстве,
Чтоб все лето славно жили;
Вместе мы землей владеем,
И у нас прекрасны яства.
Если битвы пожелаешь,
Воевать со мной захочешь,
Воевать зимой мы будем,
На снегу сражаться станем!
А когда вернется лето,
Стают речки и болота,
Ты проваливай оттуда,
Где стада златые слышны!
Если ж ты сюда вернешься,
Подойдешь ты к этим рощам,
То тебя здесь встретят стрелы.
Если тут стрелков не будет,
То у нас они найдутся,
Да при доме есть хозяйка,
Что тебе пути испортит,
Что беду пошлет дороге,
Чтобы ты вреда не делал,
Не принес стадам погибель
Против божьей вышней воли,
Против божьего решенья.
О ты, Укко, бог верховный!
Слышишь, я прошу о важном:
Зачаруй моих коровок,
Преврати мое все стадо,
Милых всех моих в деревья,
Дорогих моих в каменья,
Коль чудовище пройдет там,
Эта глыба будет близко!
Если б я была медведем
И жила с медовой лапой,
Никогда б я не вертелась
Под ногами старой бабы.
Есть еще места другие,
Есть подальше загородки,
Где лентяй таскаться может
И прохаживаться праздный.
Наколи, пойди ты, лапы,
Чтоб сошло все мясо с икор
Средь синеющего леса,
В лоне чудного лесочка.
Ты иди по кочкам поля,
По песку, веселый, бегай:
Есть готовая дорога,
Чтоб тебе идти по взморью
К дальним Похъёлы пределам,
На лапландские пространства;
Там тебе прожить приятно,
Хорошо навек остаться:
Башмаков не нужно летом,
Ни носков не нужно в осень
Топать по просторным топям,
По широким днам болотным.
Если ж ты пройти не можешь,
Не найдешь туда дороги,
Так спеши другой дорогой,
Ты беги скорей тропою
В чащи Туонелы лесные,
Калмы дальние поляны!
Там найдешь себе болота,
Даже боры для прогулок;
Там и Кирьё, там и Карьё,
И других коров там много
В крепких путах из железа,
В десяти цепях на шеях;
Наживают жир худые,
Набирают мясо кости.
Будьте добры, лес и роща,
Благосклонна будь, дубрава!
Успокой мой скот рогатый,
Дай покой ты двухкопытным,
Дай им отдых долгим летом,
Что творец дал на тепло нам!
Куйппана, властитель леса,
Ты, добряк седобородый!
Псов своих держи покрепче,
Брехунов своих отважных!
Вставь в ноздрю им по грибочку
И по ягодке в другую,
Не почуяли бы носом,
Не пронюхали бы стада!
Завяжи глаза им шелком,
Завяжи повязкой уши,
Чтоб не видеть им ходящих,
Чтоб не слышать им бродящих!
Если ж этого им мало,
Если слушаться не станут,
То гони детей оттуда,
Прогони семью подальше:
Пусть уходят из дубравы,
Пусть бегут отсель, с прибрежья,
С луговинок нешироких
И с полей весьма обширных!
Спрячь собак своих в пещерах,
Брехунов свяжи проворных
Золотистыми цепями,
Серебристыми ремнями,
Чтоб не сделали злодейства
Иль бесстыдного поступка.
Если ж этого все мало,
Если слушаться не станут,
Золотой мой царь ты, Укко,
Ты, серебряный защитник,
Ты услышь слова златые
И мои от сердца речи!
Дай рябиновые узы
На тупые эти морды;
Коль не сдержат эти узы,
Ты отлей из меди узы;
Если ж медь годна не будет,
Выкуй узы из железа!
Коль железо разорвется,
Коль оно не будет годно,
Ты продень златую палку
Чрез костлявые их морды;
Ты концы закуй покрепче,
Ты стучи по ним сильнее,
Чтоб не двигалися щеки,
Чтобы зубы не разжались,
Если цело то железо,
Коль его не режут сталью,
Ни ножом его не портят,
Топором его не рубят!"
Ильмаринена супруга,
Эта умная хозяйка,
Погнала коров из хлева,
Скот на пастбище пустила,
Пастуха ж пустила сзади,
Чтобы раб погнал скотину.

Руна ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

1. Куллерво пасет стадо и вечером вынимает хлеб из сумки, начинает резать его ножом и ломает свой нож о камень, замешанный в хлеб. Особенно огорчило его то, что этот нож был единственной памятью, оставшейся ему от его рода.
2. Он решает отомстить хозяйке, загоняет стадо в болото, а вместо него собирает стадо волков и медведей, которых вечером пригоняет домой.

3. Хозяйка идет доить и гибнет, дикие звери разрывают ее на куски.
Калервы сын, Куллервойнен,
Положил еду в котомку
И погнал коров болотом,
Их погнал сосновым лесом;
На ходу он так промолвил,
Говорил слова такие:
"Ах, я парень горемычный,
Самый жалкий я мальчишка!
И куда теперь попал я,
Лишь на праздную дорогу,
Сторожить хвосты бычачьи,
За телятами тащиться,
По болотам лишь влачиться,
По плохой земле лишь ползать!"
Он на кочке там уселся,
Сел, где солнышко пригрело,
Стал слагать он песнопенья,
Так запел свои он песни:
"Дай тепла мне, божье солнце,
Колесо господне, света
Пастуху пошли, бедняге.
Кузнецу стада пасу я;
Кузнецу же не свети ты,
Ни ему и ни хозяйке!
Хорошо живет хозяйка,
Хлеб печет себе пшеничный,
Пироги себе готовит,
Их намазывает маслом,
А пастух берет хлеб черствый
И сухую корку гложет,
Овсяной грызет он хлебец,
Хлеб с мякиной разрезает,
Хлеб съедает из соломы,
Хлеб жует с корой сосновой,
Воду черпает берестой,
Пьет ее из-под кореньев.
Солнце, скройся ты, пшеничка,
Исчезай ты, божье время!
Уходи за сосны, солнце,
Ты, пшеничка, за лесочек,
Поспеши за можжевельник,
За ольховые верхушки!
Пастуха домой сведи ты,
На хлеба, где много масла,
Чтобы хлеб жевал он свежий,
В пирогах бы ел середку!"
Ильмаринена хозяйка,
Шел покуда пастушонок,
Пел покуда Куллервойнен,
Соскоблила масло с чашки,
В пирогах середку съела,
Ковырять взялась лепешки,
Уж сготовила похлебку,
Щей для Куллерво холодных,
Где весь жир собака съела,
Жир весь черная слизала,
Сыто пестрая поела,
Вдоволь серая наелась.
Из леска запела птичка,
Из куста певец-малютка:
"Уж рабу поесть бы время,
Сироте бы пообедать".
Калервы сын, Куллервойнен,
Посмотрел на тень от солнца,
Говорит слова такие:
"Да, уж время и поесть бы,
За обед пора приняться,
Поискать запас дорожный".
Отогнал коров на отдых,
Чтоб соснули на лужайке,
Сам на кочке он уселся,
На траве зеленой, свежей,
Со спины он снял котомку,
Вынул хлебец из котомки,
Повернул его и смотрит,
Говорит слова такие:
"Часто хлеб хорош снаружи
И гладка снаружи корка,
А внутри с корой сосновой
Да под ней еще мякина".
Из ножон он вынул ножик,
Чтобы хлеб себе разрезать:
И уперся ножик в камень,
Лезвием в голыш претвердый;
У ножа конец сломался,
На куски клинок распался.
Калервы сын, Куллервойнен,
Увидал, что ножик сломан,
Увидав, он начал плакать,
Говорит слова такие:
"Этот ножик был мне дорог.
Он один был мой любимый,
От отца он мне достался,
Он был собственностью старца;
Вот сломал его о камень,
О голыш он разломался,
Здесь о хлеб дрянной хозяйки,
Испеченный злою бабой!
Как отмщу за осмеянье,
За насмешку злую бабы,
Отомщу за хлеб негодный,
Испеченный злобной тварью?"
С ветки каркает ворона,
Ворон каркает и кличет:
"Бедный, золотая пряжка,
Калервы ты сын единый!
Отчего ты так печален,
Что ты грустен так, бедняжка?
Ты возьми из лесу ветку,
Сук березовый из дола,
Загони коров в болото,
Грязноногих на трясину,
Дай медведям половину,
А волкам большим другую!
Собери волков по лесу,
Собери медведей стадо!
Обрати волков в коров ты,
Обрати в коров медведей
И на двор гони, как стадо,
Точно пестрый скот, гони их!
Отплати за смех хозяйке,
За насмешку скверной бабе".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Подожди ж, блудница Хийси!
О ноже отца я плачу,
Ты сама побольше будешь
О своих коровах плакать".
Отломил он прут в лесочке,
Можжевеловую ветку;
И погнал коров в болото,
Всех быков в тальник он гонит,
Дал медведям половину
И волкам большим другую.
Из волков телушек сделал,
Обратил в коров медведей,
Стали волки как телята
И коровами медведи.
Солнце за полдень спустилось.
Уж идет оно на вечер,
На верхушки сосен сходит;
Уж пора доить подходит.
Калервы сын, Куллервойнен,
Тот пастух несчастный, в злобе
Подогнал медведей к дому,
Ко двору волков подводит.
И свое он стадо учит,
Говорит слова такие:
"Рвите вы хозяйке бедра,
Ей прокусывайте икры,
Лишь на вас она посмотрит,
Лишь доить она нагнется!"
Из коровьей кости дудку,
Из бычачьей рог он сделал
Кости Туомикки для рога,
Бедра Кирьё взял для дудки.
Заиграл тогда на дудке,
Затрубил в свой рог пастуший
На горе близ дома трижды,
На конце прогона шесть раз.
Ильмаринена хозяйка,
Кузнеца жена-красотка,
Молока ждет не дождется,
Масла летнего желает.
Чу, играют на болоте,
Шум с зеленой луговины.
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Будь прославен, бог верховный!
Рог звучит, подходит стадо!
Где взял раб рожок пастуший,
Из чего он сделал дудку,
Он во что трубит так громко,
И трубит и дует сильно,
Звуком уши раздирая,
Шумом голову мне полня?"
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Раб нашел рожок в болоте,
Вынес дудку из трясины.
Стадо все уж на прогоне,
Уж коровы в загородке,
Разведи огонь дымящий,
Подоить коров отправься!"
Ильмаринена хозяйка
Позвала доить старуху:
"Мать, пойди-ка подои их,
Позаботься о скотине!
Мне же некогда, пожалуй,
Замесить мне надо тесто".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Ведь хорошая хозяйка,
Женщина с рассудком добрым,
Подоит сама коровок,
За скотом сама присмотрит".
Ильмаринена хозяйка
Тут сама огонь разводит
И идет доить коровок.
Стадо разом осмотрела,
Скот рогатый оглядела;
Говорит слова такие:
"Хорошо по виду стадо,
Цвет скота совсем не дурен,
Шерсть у стада - словно рысья,
Словно шерсть лесной овечки,
Вымя толсто и припухло,
Переполнились сосочки".
Тут коров доить нагнулась,
Молоко сбирать присела.
Потянула раз, другой раз,
В третий раз тянуть собралась:
Быстро волк ее кусает,
И медведь терзать принялся,
Волк хватает пастью икры,
И медведь кусает пятки,
Прокусили мясо в икрах,
У бедра сломали кости.
Калервы сын, Куллервойнен,
Так отмстил насмешку бабы,
Смех ее и осмеянье,
Злобной женщины обиду.
Ильмаринена хозяйка,
Эта гордая, тут плачет,
Говорит слова такие:
"Злой пастух, ты что наделал?
К дому ты пригнал медведей
И волков на двор обширный!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Ей на это отвечает:
"Как пастух, я сделал дурно,
Ты же дурно - как хозяйка!
Запекла ты в хлебе камень,
Голыша кусок в запасе;
Я ножом уперся в камень,
О голыш сломал я ножик
От отца он мне достался,
Рода нашего железо!"
И хозяйка так сказала:
"О пастух, пастух мой милый!
Измени свои ты мысли
И возьми назад заклятье,
Ты избавь от волчьей пасти,
От медвежьих лап хозяйку!
Дам тебе рубашек лучших,
Дорогих штанов достану,
Хлеб пшеничный с свежим маслом,
Молока дам посвежее;
Год ты будешь без работы,
На другой кормиться даром.
Коль меня ты не избавишь
И не дашь сейчас свободы,
Я погибну злою смертью,
Обращусь в сырую землю".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Умирать, так умирай уж,
Погибай ты поскорее!
Под землей тебе найдется
Место славное у Калмы:
Там сильнейшие в покое,
Там могучие в дремоте".
И сказала тут хозяйка:
"Ой ты, Укко, бог верховный!
Натяни свой лук великий,
Приготовь свое оружье,
Приложи стрелу из меди
К огневому луку сверху!
Целься огненной стрелою,
Что из самой твердой меди,
Пусть пройдет стрела под мышки,
Через мясо на лопатке,
Сына Калервы свали ты,
Пусть падет дрянной на землю
От стрелы с стальной головкой,
От оружия из меди!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Сам сказал слова такие:
"Ой ты, Укко, бог верховный!
Не меня рази стрелою!
Ильмаринена хозяйку,
Что всех женщин в мире хуже,
Бей, пока она на месте,
Не ушла пока отсюда!"
Ильмаринена хозяйка,
Кузнеца жена, упала
Мертвою на этом месте,
Как с котла спадает сажа;
У избы своей свалилась,
На дворе упала тесном.
Так та женщина скончалась,
Так красавица погибла,
А ее так долго ждали,
Ведь шесть лет ее искали
Ильмаринену на радость,
Кузнецу тому на славу.

Руна ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1. Куллерво убегает от Ильмаринена, скитается опечаленный по лесу и узнает от одной старушки, что его отец, мать, брат и сестра еще живы.
2. Он находит их, по указанию старухи, на границе Лапландии.

3. Мать говорит ему, что она считала Куллерво уже давно потерянным, как и свою старшую дочь, ушедшую по ягоды в лес и больше не вернувшуюся.
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Стройный, золотоволосый,
В башмачках красивой кожи,
Кузнеца собрался бросить,
Ильмаринена оставить
Раньше, чем кузнец узнает,
Что жена его скончалась:
Он вскипит великой злобой,
С Куллерво он станет биться.
Он, играя, шел оттуда,
Веселясь, от дома Ильмы,
По лесам трубил веселый,
Шел, играя, новой пашней,
Потрясал болота, земли,
И земля вся откликалась
Сына Калервы веселью,
Куллерво злорадным кликам.
Стало в кузнице уж слышно;
Там кузнец работу бросил,
На дорогу вышел слушать,
Посмотреть во двор выходит,
Что там из лесу за звуки,
Кто там в рог в песках играет.
Тут он истину увидел,
Без прикрас, что там случилось;
Видит он: жена уснула,
Там красавица упала;
На дворе она лежала,
Там на травушку свалилась.
И кузнец стоял недвижим,
Тяжело ему на сердце;
Он провел всю ночь, рыдая,
Проливая долго слезы.
Мысль его чернее дегтя,
Не белее угля сердце.
Куллерво идет все дальше,
Он блуждает где попало.
День идет он частым лесом,
По земле деревьев Хийси,
А как к ночи потемнело,
На земле он там уселся.
На земле сидит сиротка.
Так покинутый размыслил:
"Кто меня, бедняжку, создал,
Кто родил на свет сиротку,
Чтоб по месяцам блуждал я
Здесь под воздухом пространным?
Кто на родину стремится,
Кто идет в свое жилище;
Мне же родина - лес темный,
На полях - мое жилище:
Очагом мне служит ветер,
Дождик баней мне бывает.
"Ой ты, Укко, бог верховный,
Никогда на этом свете
Не твори дитя несчастным,
Чтоб дитя сироткой было,
Без отца бы проживало
И без матери осталось,
Как меня ты создал, Укко,
Сотворил меня, бедняжку,
Точно чайку в синем море,
Точно птицу на утесе.
Солнце ласточке сияет,
Воробью оно блистает,
Веселит воздушных птичек;
Только мне оно не светит,
Никогда не светит солнце,
Никогда мне нет веселья.
Кто родил меня, не знаю,
Кто носил меня во чреве;
Может, утка при дороге
Принесла меня в болото
И покинула на взморье
Там, в расщелине утеса.
Потерял отца я в детстве,
В раннем детстве мать родную;
Унесла их смерть навеки,
Весь погиб наш род великий.
Башмаки из льда мне дали
Да чулочки снеговые
И пустили в гололедку
На качающийся мостик,
Чтоб свалился я в болото,
Чтоб упал в гнилую воду.
Но в мои ли, право, годы
Мне лежать мостком в трясине,
Лечь мостом в болотной луже,
Как мосток в трясине зыбкой,
Не хочу упасть в болото:
Две руки ведь я имею,
Все пять пальцев я сгибаю
И ногтей имею десять".
Вот ему на ум приходит,
И в мозгах засела дума
К Унтамо пойти в деревню,
Отомстить отцовы раны,
Слезы матери родимой
И свое несчастье злое.
Говорит слова такие:
"Подожди же, Унтамойнен,
Моего губитель рода!
Я приду с тобою биться,
Разорю твое жилище
И сожгу твой двор широкий".
Вот идет лесная баба,
В синем платье та старуха,
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Куллерво, куда идешь ты,
Калервы сынок, спешишь ты?"
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"А вот мне на мысли вспало
И в мозгах засела дума
Отправляться на чужбину,
К Унтамо пойти в деревню,
Отомстить погибель рода,
Смерть отца, родимой слезы,
Разорить его жилище,
Обратить жилище в пепел".
Так промолвила старуха,
Говорит слова такие:
"Нет, ваш род не уничтожен,
Калерво еще не умер.
Жив еще старик отец твой,
Мать твоя еще здорова".
"Ты, старушка дорогая,
Ты мне, милая, поведай:
Где отец мой проживает,
Мать моя живет родная?"
"Там отец твой проживает,
Там и мать твоя родная:
На земле живут лапландской,
Где пруды богаты рыбой".
"Ты, старушка дорогая,
Ты мне, милая, поведай:
Как мне той земли достигнуть,
Как найти туда дорогу?"
"Хорошо дойти ты можешь,
И совсем пути не зная:
Ты пройди сначала лесом,
Берегом реки отправься,
День пройдешь ты и другой день,
Так и третий день пройдешь ты;
Поверни потом на север,
Встретишь гору на дороге,
Ты иди ее подошвой,
Обогни налево гору
И придешь к реке оттуда.
Вправо будет эта речка;
Ты по берегу отправься,
К трем тогда придешь порогам,
На конце косы ты будешь,
На довольно длинном мысе.
Там ты хижину увидишь,
На мыске рыбачью хату:
В ней живет отец доселе
И живет твоя родная,
Две твоих живут сестрицы,
Две прекраснейшие девы".
Калервы сын, Куллервойнен,
Собрался идти в дорогу.
День идет он и другой день,
И уже проходит третий;
Повернул тогда на север,
Гору встретил на дороге,
Он пошел ее подошвой,
От горы пошел налево,
Подошел тогда к потоку,
Берегом реки пошел он,
Левым берегом потока,
Подошел он к трем порогам,
На конец косы приходит,
К краю самому подходит;
Там он хижину увидел.
На мыске избу рыбачью.
Он вошел в избушку эту,
И его там не узнали:
"С моря прибыл ты откуда,
Из какого ты семейства?"
"Сына вы не узнаете?
Я дитя родное ваше.
Мужи Унтамо когда-то
Увели меня из дома,
Был я в пядь отца росточком,
Был не выше веретенца".
Мать сперва ему сказала,
Так промолвила старушка:
"О мой бедный сын, мой милый,
Бедный, золотая пряжка!
Ты живой сюда явился,
Ты прошел чрез эти страны!
Как по мертвом я рыдала,
По тебе лила я слезы!
У меня два сына было,
Две прекраснейшие дочки;
Вот из них пропали двое,
Старших двое вовсе сгибли:
На войне пропал сыночек,
Дочка без вести пропала;
Вот сыночек возвратился,
Дочь еще не появлялась".
Калервы сын, Куллервойнен,
Так спросил свою родную:
"Но куда ж она пропала,
Где сестра моя погибла?"
Мать ему сказала слово
И такие молвит речи:
"Вот куда она пропала,
Где сестра твоя погибла:
В лес за ягодой ходила,
Под горою за малиной;
Там-то курочка исчезла,
Птичка сгибла смертью тяжкой.
Там-то без вести пропала,
Как погибла - неизвестно.
Кто по дочери тоскует?
Ведь никто, как мать родная!
Мать ее всех больше ищет,
Ищет мать и к ней стремится;
Так пошла и я, бедняжка,
Отыскать хотела дочку:
Как медведь, я мчалась лесом,
Точно выдра, мчалась рощей,
День искала и другой день,
Третий день еще искала,
Но когда прошел и третий,
Как неделя миновала,
На горе вверху я стала,
На холме весьма высоком,
Там звала я громко дочку,
Там ушедшую искала:
"Где ты, дочка дорогая?
Воротись домой скорее!"
Так звала я громко дочку,
О пропавшей горевала;
Мне в ответ сказали горы,
Так ответили дубравы:
"Не зови свою ты дочку,
Не зови ее так громко!
Не вернется больше дочка,
Никогда она не сможет
Быть у матери в жилище,
Быть у пристани отцовской".

Руна ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

1. Куллерво пытается работать у своих родителей, но помощи от него мало, и отец отправляет его везти подать.
2. Отвезя подать, он встречает на обратном пути пропавшую сестру, но, не узнав, соблазняет ее.
3. Позже, когда оба узнали, кто они такие, сестра бросается в реку, а Куллерво спешит домой, рассказывает матери, что он обесчестил родную сестру, и хочет покончить с жизнью.

4. Мать запрещает ему покончить с собой и уговаривает уехать, найти спокойный уголок и тихо доживать жизнь. Куллерво приходит в голову мысль отомстить за все Унтамо.
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
С этих пор и поживает
Под родительскою кровлей;
Он не сделался умнее,
Не обрел рассудка мужа,
Ибо дурно был воспитан,
Глупо в люльке был укачан,
Воспитатель был неумный
И укачиватель глупый.
Начал юноша работать,
Брал он разную работу.
Рыб ловить он снарядился,
Расставлять снаряд для ловли.
Говорил слова такие,
Так с веслом в руках промолвил:
"Что есть сил тянуть мне невод,
Изо всей грести мне мочи,
Иль тянуть его не сильно
И грести, насколько нужно?"
Рулевой промолвил с лодки,
Говорил слова такие:
"Хоть тяни со всею силой,
Хоть греби по-молодецки,
Ты разбить не сможешь лодки,
Ей уключин не сломаешь".
Калервы сын, Куллервойнен,
Стал грести со всею силой,
Приналег по-молодецки
И сломал крюки у лодки,
Можжевеловые ребра,
Всю осиновую лодку.
Калерво взглянуть приходит,
Говорит слова такие:
"Ты грести совсем не можешь!
Ты сломал крюки у лодки,
Можжевеловые ребра,
Всю осиновую лодку!
Ты поди гнать рыбу в невод!
Может, в этом ты получше".
Калервы сын, Куллервойнен,
Собрался гнать рыбу в невод.
Гонит рыбу, рассуждая,
Говорит слова такие:
"Со всего ль плеча работать,
Гнать ли рыбу с полной силой,
Иль работать осторожно,
Рыбу гнать, насколько нужно?"
И сказал тащивший невод:
"Что ж была бы за работа,
Если гнать не с полной силой,
Не работать молодецки!"
Калервы сын, Куллервойнеи,
Со всего плеча тут гонит,
Гонит рыбу молодецки:
Воду в кашу превращает,
Растрепал весь невод в паклю,
Рыбу сделал просто слизью.
Калерво взглянуть приходит,
Говорит слова такие:
"Рыбу гнать ты не годишься!
Растрепал весь невод в паклю,
Поплавки разбил в кусочки,
Разорвал на части сети!
Ты пойди плати-ка подать,
Поземельные налоги!
Ты в дороге, может, лучше,
На пути умнее будешь".
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Статный, золотоволосый,
В башмаках красивой кожи,
Уплатить поехал подать,
Поземельные налоги.
Уплатил, как нужно, подать,
Отдал зерна все, как надо,
И в своих санях уселся,
На сиденье занял место;
И домой оттуда едет,
Сам на родину стремится.
С шумом сани заскользили
И в дороге измеряли
Вяйнямёйнена поляны,
Прежде вспаханное поле.
Златокудрая девица
Едет, лыжней измеряя
Вяйнямёйнена поляны,
Прежде паханное поле.
Калервы сын, Куллервойнен,
Останавливает сани;
Говорить девице начал,
Говорит и приглашает:
"Ты войди, девица, в сани,
Отдохни на этой шкуре!"
На бегу девица молвит,
Проскользнувши, отвечает:
"Смерть к тебе пусть в сани сядет
И болезнь на эту шкуру!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Тут коня кнутом ударил,
Бил коня жемчужной плетью.
Мчится конь, бежит дорога,
И скрипят по снегу сани.
С сильным шумом он понесся,
Спешно едет по дороге,
По хребту морей блестящих,
По полям широким льдистым.
Вот девица повстречалась,
В башмаках идет хороших
По хребту морей блестящих,
По полям широким льдистым.
Калервы сын, Куллервойнен,
Удержал коня поспешно,
Рот сложил, как мог, красивей,
Молвил вежливо девице:
"Ты садись, красотка, в сани,
Красота страны, со мною!"
А девица отвечает,
В башмачках хороших молвит:
"Туони пусть в те сани сядет,
Маналайнен там с тобою!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Тут коня кнутом ударил,
Бьет его жемчужной плетью.
Мчится конь, бежит дорога,
И скрипят по снегу сани.
Шумно едет он дорогой,
И в пути он проезжает
Гладью Похъёлы песчаной,
Той Лапландии полями.
Едет девушка навстречу
В оловянных украшеньях
Гладью Похъёлы песчаной
И лапландскими полями.
Калервы сын, Куллервойнен,
Удержал коня вожжами,
Рот сложил, как мог, красивей,
Молвил вежливо девице:
"Ты садись, девица, в сани,
Ляг под полостью, красотка,
В санках яблочков поешь ты,
Погрызешь моих орешков!"
Так ответила девица
В оловянных украшеньях:
"Я плюю тебе на сани,
На сиденье негодяя!
Мне под полостью морозно,
Мне в санях твоих противно".
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Подхватил девицу в сани,
Подтащил ее к сиденью,
На меху сажает в санках,
Тянет девушку под полость.
Зло промолвила девица
В оловянных украшеньях:
"Отпусти меня с сиденья,
Выпусти из рук малютку,
Чтоб мне слов дурных не слушать,
Не слыхать бы просьбы злого,
Иль я сани разломаю,
Выбью длинные брусочки,
На куски сломаю сани,
Разобью бока их в щепки!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Тут открыл сундук с деньгами,
Стукнул пестренькою крышкой,
Серебро ей показал он,
Расстелил платки цветные,
С золотой каймой чулочки,
Пояски посеребрены.
Манит золото девицу,
Ей платок меняет мысли,
Серебро несет ей гибель,
Портит золото ей думы.
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Тут ласкать девицу начал,
Увещает, обольщает,
Держит вожжи он рукою,
А другою грудь девицы.
Утомляет он девицу
В оловянных украшеньях
Там, под полостью расшитой,
На мехах прекрасных, пестрых.
Вот уж бог послал и утро,
День уж следующий выслал.
Говорит ему девица,
Увещает, вопрошает:
"Из какой семьи ты, смелый,
Из какого рода будешь?
Из большого, верно, рода,
Твой отец, должно быть, знатный".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Не высокого я рода,
Не высок мой род, не низок,
А как раз он только средний:
Сын я Калервы несчастный,
Сын, лишенный разуменья,
Глупый, ни к чему не годный.
Ты сама откуда родом,
Из какой семьи, красотка,
Из большого, верно, рода,
Твой отец, должно быть, знатный".
Так ответила девица,
Говорит слова такие:
"Не высокого я рода,
Не высок мой род, не низок,
А как раз он только средний:
Калервы я дочь, бедняжка,
Неразумная я дева,
Я негодная девица.
Как была еще ребенком
В доме матери любимой,
В лес по ягоды пошла я,
Там у горки, за малиной,
Собирала землянику,
У холма брала малину;
Собирала день, заснула,
Собирала день, другой день;
Наконец, уже на третий,
Не нашла домой дороги:
Дальше в лес вела дорога,
В чащу все вели тропинки.
Там я плакала, сидела,
День проплакала, другой день;
Наконец, уже на третий,
Поднялась высоко в гору,
На горе высокой стала,
Там аукала, кричала.
Отвечал мне лес зеленый,
Мне в ответ холмы звучали:
"Дева глупая, не кликай,
Не кричи так безрассудно,
Твоего не слышно крика,
Он до дома не доходит".
Третий день я шла, четвертый,
Пятый день, шестой блуждала.
Умереть я покушалась
И погибели искала;
Но никак не умирала,
Не могла никак погибнуть!
Если б умерла, бедняжка,
Если б, слабая, погибла,
На другой бы год, быть может,
Иль на третье, может, лето
Зеленела бы я травкой,
Зацвела бы я цветочком,
Вышла б ягодкой на землю,
Вышла б красною брусничкой,
Этих ужасов не знала б,
Не узнала бы позора".
И едва она сказала,
Только вымолвила слово,
Как с саней вдруг соскочила,
Быстро бросилася в реку,
Прямо в пену водопада,
В эту огненную бездну.
Там нашла себе кончину,
Обрела себе погибель;
В Туонеле нашла забвенье,
Мир в потоках этих водных.
Калервы сын, Куллервойнен,
Из саней поспешно вышел,
Начинает горько плакать,
Очень громко причитает:
"О, как я несчастен в жизни,
Как судьба моя ужасна!
Я сестру мою родную,
Дочь родимой обесчестил!
Горе батюшке родному,
Горе матушке-старушке!
Вы к чему меня вскормили,
Для чего на свет пустили?
Мне б гораздо лучше было
Не расти и не рождаться,
Не рождаться в этом мире,
На земле не появляться.
Смерть неверно поступила
И болезнь несправедлива,
Что меня не умертвила,
На вторую ж ночь от роду".
Он хомут ножом разрезал,
Режет он ремни из кожи,
И на лошадь он садится,
На крестец у белолобой.
Он спешит, дорогой скачет
И в пути недолго побыл,
Ко двору отца приехал,
На поляну он домчался.
На дворе там мать стояла.
"Мать родная, дорогая!
Если б ты меня, родная,
Только я на свет родился,
В дымной бане положила,
Двери крепко затворила,
Там бы в дыме задушила,
На вторую ж ночь от роду,
С одеялом и с пеленкой
Ты меня бы утопила,
Люльку бросила бы в печку,
На огне ее сожгла бы!
На деревне бы спросили:
"Отчего в избе нет люльки,
Заперта так крепко баня?"
Ты тогда бы им сказала:
"На огне сожгла я люльку,
В печку бросила качалку.
В бане зерна прорастают,
Я из них готовлю солод".
Мать тогда его спросила,
Седовласая старушка:
"Что с тобой, сынок мой, сталось,
О каком твердишь ты чуде?
Словно в Туонеле ты побыл,
Как из Маналы ты вышел!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Верно, что случилось чудо,
Совершилось злодеянье,
Я сестру мою родную,
Дочь родимой обесчестил!
Как я выплатил всю подать,
Все зерно, как надо, отдал,
Повстречалась мне девица;
И ласкал я эту деву:
То была моя сестрица,
То - дитя моей родимой!
Уж нашла она кончину,
Обрела себе погибель
В страшной глуби водопада,
В той пылающей пучине.
Не могу никак понять я,
Не могу никак постигнуть,
Где найду себе кончину,
Где я смерть найду, несчастный:
В пасти ль воющего волка,
В зеве ль страшного медведя,
У кита в огромном чреве
Иль в зубах свирепой щуки?"
Мать на это отвечает:
"Не ищи, сыночек, смерти
В пасти воющего волка,
В зеве страшного медведя,
У кита в огромном чреве
Иль в зубах свирепой щуки!
Ведь обширен берег Суоми,
Широки пределы Саво,
Где преступный скрыться может,
Чтоб оплакать злодеянье,
На шесть лет укрыться можно,
Даже на девять лет сряду,
Время мир ему дарует,
Скорбь ему утишат годы".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Не пойду я укрываться,
От стыда бежать не буду!
А пойду я к пасти смерти,
Я пойду к воротам Калмы,
На поля больших сражений,
Где храбрейшие воюют:
На ногах еще Унтамо,
Не погиб, не умер изверг,
Раны батюшки отмщу я,
Слезы матушки родимой,
Все страдания припомню,
Что я сам на свете вынес".

Руна ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

1. Куллерво снаряжается на войну и покидает родных; одной только матери не безразлично, куда он пойдет, умрет ли, останется ли в живых.
2. Он приходит в Унтамолу, убивает всех и сжигает жилища.
3. Возвращается домой, но дом его пуст, в живых на месте оказывается только старая черная собака, с которой он идет в лес, чтобы добыть себе пищи.

4. По дороге он попадает на то место, где соблазнил свою сестру, и убивает себя своим мечом.
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Собрался идти войною,
Снарядился для сраженья,
Наточил клинок блестящий,
Навострил у пики кончик.
Мать ему тогда сказала:
"Не ходи, сыночек милый,
Не ходи туда войною,
Где мечей железных много!
Кто воюет без причины,
Сгоряча вступает в битву,
Тот и жизнь в войне теряет,
Тот в сраженье погибает,
От железа смерть находит,
От меча свою кончину.
На козе ль ты едешь в битву,
На козе ль сражаться едешь,
Та коза побита будет,
Упадет козел немедля,
На собаке ты вернешься,
На лягушке в дом ты въедешь".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Не паду я на болоте,
На песках я не погибну,
Там, где ворона жилище,
Где вороны ищут пищу.
Я паду на поле битвы,
Я погибну в битве храбрых.
Хорошо погибнуть в битве,
Умереть под звон оружья!
На войне скончаться славно:
Жизнь герой кончает скоро,
Он отходит, не болея,
Не худея, свет бросает".
Мать ему сказала слово:
"Если ты умрешь в сраженье,
Кто отцу защитой будет,
Кто останется при старом?"
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Пусть умрет он на прогоне,
На дворе пусть жизнь окончит".
"Кто ж при матери защитой,
Кто останется при старой?"
"На снопе пусть погибает,
Задохнется в грязном хлеве".
"Кто ж останется при брате,
Чтоб помочь ему в несчастье?"
"Пусть в лесу он истомится,
Пусть он свалится на поле!"
"При сестре твоей кто будет
Утешать ее в несчастье?"
"У колодца пусть погибнет
Иль умрет, стирая платье!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Поспешил уйти из дома,
И отцу сказал он слово:
"Ты прощай, отец мой добрый!
Ты поплачешь ли о сыне,
Коль услышишь, что я умер,
Что исчез я из народа,
Выбыл Куллерво из рода?"
И отец промолвил слово:
"О тебе я не заплачу,
Как услышу, что ты умер:
Приживу другого сына,
Будет он тебя получше
И умней тебя намного".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Да и я не стану плакать,
Как услышу, что ты умер;
Сам себе отца устрою:
Голова из камня будет,
Рот из глины, глаз из клюквы,
Борода - сухие стебли,
Ноги - ивовые сучья,
Мясо - сгнившие деревья".
Так потом промолвил брату:
"Ты прощай, мой милый братец!
Ты поплачешь ли о брате,
Коль услышишь, что я умер,
Что исчез я из народа,
Выбыл Куллерво из рода?"
Брат ему промолвил слово:
"О тебе я не заплачу,
Как услышу, что ты умер:
Я себе добуду брата:
Будет он тебя получше,
Вдвое будет он красивей".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Да и я не стану плакать,
Как услышу, что ты умер;
Я себе устрою брата:
Голова из камня будет,
Рот из глины, глаз из клюквы,
Волоса - сухие стебли,
Ноги - ивовые сучья,
Мясо - сгнившие деревья".
Он сестре потом промолвил:
"Ты прощай, моя сестрица!
Ты поплачешь ли о брате,
Коль услышишь, что я умер,
Что исчез я из народа,
Выбыл Куллерво из рода?"
Так промолвила сестрица:
"О тебе я не заплачу,
Как услышу, что ты умер;
Отыщу другого брата:
Будет он тебя получше
И умней тебя намного".
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Да и я не стану плакать,
О твоей узнавши смерти;
Я себе сестру устрою:
Голова из камня будет,
Рот из глины, глаз из клюквы,
Волоса - сухие травы,
Из цветов болотных - уши,
Из кленовых сучьев - тело".
Тут он матери промолвил:
"Мать родная, дорогая,
Ты в себе меня носила,
Ты ребенка воспитала!
Ты поплачешь ли о сыне,
Как услышишь, что я умер,
Что исчез я из народа,
Выбыл Куллерво из рода?"
Мать ему сказала слово,
Мать такие молвит речи:
"Ты не знаешь мыслей старой,
Сердце матери, бедняжки!
Горько, горько я заплачу,
Как умрешь ты, мой сыночек,
Из числа людей исчезнешь,
В нашем роде уж не будешь.
Я залью избу слезами,
На полу потоки будут,
Я на улицах поплачу,
Я от слез согнуся в хлеве,
Снег от слез обледенится,
Лед землею талой станет,
Порастет земля травою,
А трава от слез повянет.
Если плакать я устану,
Утомлюся я от воплей,
На глазах у всех рыдая,
В бане тихо я поплачу,
Так что лавки все и доски
Поплывут в потоках слезных".
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
На войну пошел, играя,
Шел он с кликами на битву,
Он трубил, идя болотом,
По лесу он громко топал,
По лугам шумел он громко,
С громом шел он по полянам.
По следам дошло известье,
До ушей достигла новость:
"Твой отец уже скончался,
Отошел навеки старый.
Приходи домой - посмотришь,
Как умершего хоронят!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Дал в ответ слова такие:
"Коль скончался, так скончался;
Дома там найдется мерин,
Чтоб свезти его в могилу,
Опустить в жилище Калмы".
И трубит, идя болотом,
И гудит, идя пожогом.
По следам идет известье,
До ушей достигла новость:
"Братец твой недавно умер,
Сын родителей скончался;
Приходи домой - посмотришь,
Как умершего хоронят!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Дал в ответ слова такие:
"Коль скончался, так скончался;
Жеребец найдется дома,
Чтоб свезти его в могилу,
Опустить в жилище Калмы!"
И гудит, идя болотом,
И трубит в свой рог по лесу.
По следам пришло известье,
До ушей достигла новость:
"Умерла твоя сестрица,
Дочь родителей скончалась;
Приходи домой - посмотришь,
Как умершую хоронят!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Дал в ответ слова такие:
"Коль скончалась, так скончалась;
Дома есть у нас кобыла,
Чтоб свезти ее в могилу,
Опустить в жилище Калмы!"
По жнивью идет, ликуя,
И гудит, идя лугами,
По следам пришло известье,
До ушей достигла новость:
"Мать твоя уже скончалась,
Эта добрая старушка,
Приходи домой - посмотришь,
Как умершую хоронят!"
Калервы сын, Куллервойнен,
Говорит слова такие:
"Горе бедному мне сыну!
Мать моя уже скончалась,
Что готовила постель мне,
Одеяло украшала,
Что пряла на прялке пряжу,
Что вертела веретенцем;
Я же не был при кончине,
Не видал души исхода.
Может, с холоду скончалась
Или с голоду погибла!
В доме мертвую обмойте,
Мойте самым лучшим мылом,
В шелк умершую оденьте,
Полотном ее прикройте,
Отвезите так в могилу,
Опустите в лоно Калмы,
Отвезите с скорбным пеньем,
Опустите с горьким воплем!
Не могу я возвратиться:
Унтамо мной не наказан,
Не погиб противник злобный,
Не сражен еще преступный".
Он идет, трубя, на битву,
К Унтамо в страну победно,
Говорит слова такие:
"Ой ты, Укко, бог верховный!
Ты пошли мне меч получше,
Дай ты мне клинок прекрасный,
Чтоб он мог с толпой бороться,
Устоял бы против сотни".
Меч нашел себе по мысли,
Взял клинок из самых лучших,
Толпы он мечом сражает,
Род весь Унто истребляет,
Обращает избы в пепел;
Только пыль одна осталась,
Лишь остались в печке камни
Да рябина у забора.
Калервы сын, Куллервойнен,
Повернул в страну родную.
Шел к отцовскому жилищу,
На поля родного старца;
Но пустой нашел избушку,
И вошел он, как в пустыню:
Ни обнять никто не вышел,
Ни руки никто не подал.
Протянул он руку к углям:
В печке уголья остыли;
Потому-то и узнал он,
Что уж мать его скончалась.
Приложил он к печке руку:
Холодны у печки камни;
Потому-то и узнал он,
Что отец его скончался.
Пол тогда окинул взглядом:
Пол не подметен в избушке;
Потому-то и узнал он,
Что сестра его скончалась.
Он пошел затем на пристань:
На катках не видно лодок;
Потому-то и узнал он,
Что и брат его скончался.
Начинает горько плакать,
Плачет день, другой день плачет,
Говорит слова такие:
"Мать ты, добрая, родная!
Что оставила ты сыну,
На земле живя на этой?
Но ты, мать, меня не слышишь:
На глазах твоих стою я,
На бровях твоих горюю
И на темени тоскую!"
Мать во гробе пробудилась,
Из могилы отвечала:
"Черный пес тебе остался,
Чтоб ходил ты с ним по лесу,
Ты возьми его с собою
И в леса ты с ним отправься
По ту сторону дубравы,
К дочерям лесным приблизься,
К синим девам, к их подворью,
На конце лесного замка;
Там поищешь пропитанья,
Там попросишь подаянья!"
Калервы сын, Куллервойнен,
В лес отправился с собакой,
Шел далеко по дороге
И прошел сквозь чащу леса;
Там прошел еще немного,
Очень малое пространство,
И пришел к тому лесочку,
На ужасное то место,
Где он деву опозорил,
Обесчестил дочь родимой.
Плачет там и луг прекрасный,
Плачет жалобно и роща,
Травки юные горюют,
На песках цветы тоскуют,
Что он деву опозорил,
Обесчестил дочь родимой.
Не взошла трава младая,
На песках цветы не вышли,
Не росли на этом месте,
Там, на месте преступленья,
Где он деву опозорил,
Обесчестил дочь родимой.
Калервы сын, Куллервойнен,
Меч вытаскивает острый,
Повернул кругом железо;
У меча тогда спросил он,
Хочет знать его желанье:
Не захочет ли оружье
Мяса грешного отведать
И напиться злобной крови?
Понял меч его желанье,
Он учуял мысли мужа,
Говорит слова такие:
"Отчего же не желать мне
Мяса грешного отведать
И напиться злобной крови,
Коль пронзаю я безгрешных,
Пью я кровь у неповинных?"
Калервы сын, Куллервойнен,
Юноша в чулочках синих,
Рукояткой меч втыкает,
Глубоко вонзает в землю,
Острие на грудь направил,
Сам на меч он повалился,
Поспешил навстречу смерти
И нашел свою кончину.
Так скончался этот юный,
Куллерво погиб бесстрашный,
Такова кончина мужа,
Смерть несчастного героя.
Слышит старый Вяйнямёйнен
О кончине той известье,
Что так Куллерво скончался,
И такие речи молвит:
"Не давай, народ грядущий,
Ты детей на воспитанье
Людям глупым, безрассудным,
Не давай чужим в качалку!
Если дурно нянчат деток
И качают безрассудно,
То дитя не выйдет умным,
Не получит мудрость мужа,
Хоть окрепнет мощным телом
И состарится с годами".

Руна ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

1. Ильмаринен долго оплакивает свою жену, потом с большим трудом выковывает себе новую жену, неодушевленную, из золота и серебра.
2. Он проводит с ней ночь, но та сторона его тела, которою он касается золотой жены, становится холодной, как лед.

3. Ильмаринен предлагает золотую жену Вяйнямёйнену, но тот не берет ее и советует Ильмаринену выковать из нее другие предметы или отвезти ее а таком виде, как она есть, в другие страны и отдать ищущим золота женихам.
Каждый вечер Ильмаринен
О своей супруге плачет,
Все без сна проводит ночи,
Днем не ест, а только плачет;
Ранним утром причитает,
День начнется, он вздыхает,
Ибо нет его супруги,
Умерла его красотка;
Не берет он в руки молот,
Молот с медной рукояткой,
Не слыхать его кованья,
Не слыхать уж целый месяц.
Так промолвил Ильмаринен:
"Горе молодцу-бедняге,
Как мне быть теперь, не знаю.
Сплю ли, бодрствую ли ночью,
Ни о чем не в силах думать,
И от горя ослабел я.
Вечерами мне так скучно,
Мне тоскливо ранним утром,
Ночь еще того тяжело,
А проснусь, так станет горше.
Я не жду, как прежде, ночи,
Поутру не жаль вставать мне,
День ли, ночь ли - все равно мне:
Я печалюсь о прекрасной,
Я тоскую по желанной,
Я грущу по чернобровой.
Часто в середине ночи,
На перине мягкой лежа,
Вижу милую во сне я,
Тщетно руки простираю,
Тщетно ощупью скольжу я
В обе стороны рукою".
Без жены кузнец страдает.
Постарел он без супруги.
Два-три месяца проплакал,
Но, когда настал четвертый,
Взял он золота из моря,
Серебра в морских теченьях;
Кучу дров нагромоздил он,
Тридцать раз за ними ездил;
Пережег дрова на угли,
Наложил углей в горнило.
Взял он собранное злато,
Серебра он взял обломок
В рост осеннего ягненка
Или зимнего зайчонка.
Бросил золото расплавить,
Серебро в горнило бросил
И к мехам рабов поставил
За поденную оплату.
Раздувать мехи пустились
И накачивают воздух
Голыми рабы руками,
Плечи вовсе не покрыты.
Сам кователь Ильмаринен
Поворачивает угли
Изваяние из злата,
Из сребра невесту сделать.
Но плоха рабов работа,
И мехи качают слабо.
Сам кователь Ильмаринен
Раздувать мехи подходит.
Раз качнул, качнул другой раз
И потом, при третьем разе,
Посмотрел на дно горнила,
На края горящей печки,
Что выходит из горнила,
Что в огне там происходит?
Вот овца из печки вышла,
Побежала из горнила,
Шерсть из золота, из меди,
Шерсть серебряная также.
Все любуются овечкой,
Но кователь недоволен.
И промолвил Ильмаринен:
"Это волку нужно только!
Я жены хотел из злата,
Ждал из серебра супруги".
И кователь Ильмаринен
Вновь овцу в огонь кидает,
Прибавляет больше злата,
Серебра еще бросает,
Вновь рабов к мехам он ставит
За поденную оплату.
Раздувать мехи пустились
И накачивают воздух
Голыми рабы руками,
Плечи вовсе не покрыты.
Сам кователь Ильмаринен
Поворачивает угли
Изваяние из злата,
Из сребра невесту сделать.
Но плоха рабов работа,
И мехи качают слабо.
Сам кователь Ильмаринен
Раздувать мехи подходит.
Раз качнул, качнул другой раз,
И потом, при третьем разе,
Посмотрел на дно горнила,
На края горящей печки,
Что выходит из горнила,
Что в огне там происходит?
Из огня бежит жеребчик,
И к мехам он подбегает,
Златогривый, среброглавый,
А копытца все из меди.
Все жеребчиком довольны,
Но кователь недоволен.
И промолвил Ильмаринен:
"Это волку только нужно!
Я жены хотел из злата,
Ждал из серебра супруги".
И кидает Ильмаринен
Вновь жеребчика в горнило,
Прибавляет больше злата,
Серебра еще бросает,
Вновь рабов к мехам он ставит
За поденную оплату.
Раздувать мехи пустились
И накачивают воздух
Голыми рабы руками,
Плечи вовсе не покрыты.
Сам кователь Ильмаринен
Поворачивает угли
Изваяние из злата,
Из сребра невесту сделать.
Но плоха рабов работа,
И мехи качают слабо;
Сам кователь Ильмаринен
Раздувать мехи подходит.
Раз качнул, качнул другой раз,
И потом, при третьем разе,
Посмотрел на дно горнила,
На края горящей печки,
Что выходит из горнила,
Что в огне там происходит?
Из горнила вышла дева
С золотыми волосами
И с серебряной головкой,
С превосходным чудным станом,
Так что прочим стало страшно,
Ильмаринену не страшно.
Стал трудиться Ильмаринен,
Сам кузнец над изваяньем,
Он ковал, не спавши, ночью,
Днем ковал без остановки.
Ноги сделал этой деве,
Ноги сделал ей и руки,
Но нога идти не может,
И рука не обнимает.
Он кует девице уши,
Но они не могут слышать.
Он уста искусно сделал
И глаза ей, как живые,
Но уста без слов остались
И глаза без блеска чувства.
И промолвил Ильмаринен:
"Хороша была бы дева,
Если б речью обладала,
Дух и голос бы имела".
И повлек красотку деву
На пуховую перину,
На покойные подушки,
На постель свою из шелка.
Вот кователь Ильмаринен
Истопил, напарил баню,
Приготовил в бане мыло;
Он связал ветвистый веник
Да воды принес три кадки,
Чтобы зяблица купалась,
Подорожничек омылся
От нагара золотого.
Вдоволь сам кузнец помылся,
С наслажденьем искупался.
Лег он рядом с этой девой
На пуховую перину,
На стальной своей кровати,
На подставках из железа.
Взял кователь Ильмаринен,
Взял он первою же ночью
Одеял число большое,
Да принес платков он кучу,
Две иль три медвежьи шкуры,
Одеял пять-шесть суконных,
Чтобы спать с своей супругой,
С золотой женою рядом.
Он с того согрелся боку,
Где покрыли одеяла;
Но с другого, где лежало
Изваянье золотое,
Только холод проникает,
Лишь мороз проходит страшный,
Этот бок уж леденеет,
Уж твердеет, словно камень.
И промолвил Ильмаринен:
"Негодна такая в жены!
В Вяйнёлу ее свезу я,
Вяйнямёйнену в подарок:
Пусть ему подругой будет,
Сядет курочкой любезной".
В Вяйнёлу отвез он деву
И, придя туда, промолвил,
Говорит слова такие:
"О ты, старый Вяйнямёйнен!
Вот возьми красотку деву,
Эту видную девицу,
Рот ее широк не будет,
Не надуты будут щеки".
Старый, верный Вяйнямёйнен
То увидел изваянье,
Бросил взор на это злато,
Говорит слова такие:
"Ты зачем привез мне это,
Это чудище златое?"
Отвечает Ильмаринен:
"Чтоб тебе же было лучше,
Я привез тебе супругу,
Эту курочку в подарок".
Молвил старый Вяйнямёйнен:
"О кузнец, мой милый братец!
Брось в огонь ты эту деву
И накуй вещей различных
Иль вези ту куклу к немцам,
Как диковинку, к венецам,
Пусть ее богатый любит,
Пусть к ней сватается знатный!
Неприлично в нашем роде,
Самому мне точно так же,
Брать невесту золотую,
Брать серебряную в жены".
Запретил тут Вяйнямёйнен,
Не велел Сувантолайнен
Поколениям грядущим,
Возрастающему роду
Перед золотом склоняться,
Серебру уступки делать.
Говорит слова такие
И такие речи молвит:
"Дети бедные, смотрите
Вы, растущие герои,
Будете ли вы с достатком
Иль совсем без достоянья,
Берегитесь в вашей жизни,
И пока сияет месяц,
Сватать деву золотую,
Брать серебряную в жены!
Блеск у золота холодный,
Серебро морозом дышит".

Руна ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

1. Ильмаринен отправляется в Похъёлу свататься за младшую сестру прежней своей жены, но слышит в ответ ругань; рассердившись, он похищает девицу и отправляется с нею домой.
2. По дороге девица оскорбляет Ильмаринена и доводит его до гнева; в ответ на оскорбления он превращает ее в чайку.

3. Затем он возвращается домой и рассказывает Вяйнямёйнену о беззаботной жизни Похъёлы, обладающей Сампо, а также о том, что с ним случилось во время сватовства.
Вот бросает Ильмаринен,
Вековечный тот кователь,
Золотое изваянье,
Из сребра свою невесту.
На коня надел он сбрую,
Он коня запряг как надо,
Сел тут в сани расписные,
Поместился на сиденье.
Он отправиться решился,
И намеренье имел он
Снова в Похъёле посватать
Похъёлы вторую дочку.
День проехал Ильмаринен,
И второй потом он мчится,
Наконец, уже на третий,
В Похъёлу во двор въезжает.
Лоухи, Похъёлы хозяйка,
На дворе сама стояла.
Говорить тут начинает
И все выведать желает:
Хорошо ль ее дитяти,
Хорошо ль живется дочке
С мужем в доме у свекрови,
Как хозяйке и невестке?
И кователь Ильмаринен
Головой поник печально.
Шапка на сторону сбилась.
Сам сказал слова такие:
"И не спрашивай ты, теща,
Не расспрашивай ты больше,
Хорошо ль живется дочке,
Хорошо ль живет родная!
Смерть ее уже схватила,
Был конец ее суровый;
В землю ягодку зарыли
И в песочек положили
Чернобровую под стебли,
Серебристую под травы.
Вот за дочерью второю
Я пришел, за младшей девой.
Ты отдай мне деву, теща,
Отпусти вторую дочку
В дом моей супруги первой,
На скамью сестрицы милой!"
Лоухи, Похъёлы хозяйка,
Говорит слова такие:
"Плохо прежде поступила,
Дурно сделала я раньше,
Что дитя тебе вручила,
Отдала тебе ту дочку,
Чтобы юная скончалась,
Чтобы нежная погибла,
Точно в пасти злого волка,
В глотке страшного медведя.
Не отдам тебе вторую,
За тебя я дочь не выдам,
Чтоб с тебя смывала сажу,
Очищала бы от гари.
Я скорее брошу дочку,
Это детище родное,
В водопад, шумящий бурно,
В пасть пылающей пучины,
В страшный зев налима Маны,
В пасть зубастой щуки Туони".
Тут кователь Ильмаринен
Рот скривил, поник главою,
Волосы все набок сбились,
Головой махнул курчавой
И в избу прошел поспешно,
Сам прошел под кровлю быстро,
Говорит слова такие:
"Ты пойди ко мне, девица,
На скамью своей сестрицы,
В дом моей супруги первой,
Чтобы печь мне хлебы с медом,
Чтоб варить получше пиво!"
На полу запел ребенок,
Он запел и так промолвил:
"Уходи отсюда, лишний,
Уходи от нашей двери!
Повредил ты раньше дому,
Причинил ты дому горе,
Как пришел сюда впервые,
У дверей здесь появился.
Дева, милая сестрица!
Не влюбляйся в жениха ты.
Не смотри на ноги мужа,
На румянец уст не зарься:
У красавца - зубы волка,
Он припрятал лисьи когти,
Когти острые, медвежьи;
Нож его лишь крови жаждет,
Им он головы срезает,
Им, негодным, режет спины".
И промолвила девица,
Ильмаринену сказала:
"За тебя не выйду замуж,
За такого негодяя!
Ты убил свою супругу,
Погубил мою сестрицу,
И меня убить ты можешь,
Сам меня лишишь ты жизни,
Ведь заслуживает дева,
Чтобы муж ее был лучше
И имел бы рост хороший,
Чтоб поехать в лучших санках,
Ехать к лучшему жилищу,
К дому лучшему, побольше,
А не к кузнице с углями,
Не к огню дрянного мужа".
Рассердился Ильмаринен,
Вековечный тот кователь,
Рот скривил, поник главою,
Волосы все набок сбились;
Подбежал, схватил девицу;
Обхватил ее руками,
Из избы бежит метелью,
Подбежал к саням поспешно,
Посадил девицу в сани,
Бросил в сани расписные,
Собрался оттуда ехать,
Отправляется оттуда
И рукою держит вожжи,
А другою грудь девицы.
Горько плакала девица,
Говорит слова такие:
"Я иду к болотной клюкве,
На прибрежную осоку;
Там я, курочка, погибну,
Там умру я, птичка, с горя.
О кователь Ильмаринен!
Если ты меня не пустишь,
Разобью я эти сани,
Расщеплю их по кусочкам,
Их коленями сломаю,
Разобью я их ногами".
Сам кователь Ильмаринен
Говорит слова такие:
"Так кузнец устроил сани,
Что бока их из железа,
Чтобы их не повредила
Этим тоганьем красотка".
Плачет бедная девица,
Вся в блестящих украшеньях,
И свои ломает пальцы,
Стискивает больно руки,
Говорит слова такие:
"Если ты меня не пустишь,
Обращусь тогда я в рыбу
И сигом уйду под волны".
Но кователь Ильмаринен
Говорит слова такие:
"От меня ты не спасешься:
За тобой пущусь я щукой".
Плачет бедная девица,
Вся в блестящих украшеньях,
И свои ломает пальцы,
Стискивает больно руки,
Говорит слова такие:
"Если ты меня не пустишь,
Убегу я в лес зеленый
Горностаем на утесы".
Сам кователь Ильмаринен
Говорит слова такие:
"От меня ты не спасешься:
За тобой пущусь я выдрой".
Плачет бедная девица,
Вся в блестящих украшеньях,
И свои ломает пальцы,
Стискивает больно руки,
Говорит слова такие:
"Если ты меня не пустишь,
То я жаворонком стану,
От тебя я спрячусь в туче".
Но кователь Ильмаринен
Говорит слова такие:
"От меня ты не спасешься:
За тобой орлом помчуся".
Лишь отъехали немного,
Небольшую часть дороги,
Начинает лошадь фыркать,
Вислоухая пугаться.
Подняла головку дева,
След по снегу увидала
И тогда сказала слово:
"Кто-то здесь бежал дорогой?"
Отвечает Ильмаринен:
"Заяц здесь бежал дорогой".
Дева бедная вздохнула,
С горьким вздохом зарыдала,
Говорит слова такие:
"Горе мне, девице бедной!
Было б мне гораздо лучше,
Лучше, если б мне пришлося
Побежать за этим зайцем
И уйти за косолапым,
А не с суженым остаться
Под помятым покрывалом:
Волосы у зайца лучше,
Рот у зайца покрасивей".
Сам кователь Ильмаринен,
Смотрит вниз, кусает губы,
Едет шумно по дороге;
Но немного лишь отъехал,
Очень громко конь зафыркал,
Вислоухий испугался.
Подняла головку дева,
След по снегу увидала
И тогда сказала слово:
"Кто-то здесь бежал дорогой?"
Отвечает Ильмаринен:
"Здесь лисица пробежала".
Дева бедная вздохнула,
С горьким вздохом зарыдала,
Говорит слова такие:
"Горе мне, девице бедной!
Мне жилось бы много лучше,
Лучше, если б мне пришлося
Ехать в саночках лисицы,
На сиденье лиски быстрой,
А не с суженым остаться
Под помятым покрывалом:
Волосы лисицы лучше,
Рот лисицы покрасивей".
Сам кователь Ильмаринен,
Смотрит вниз, кусает губы,
Шумно едет по дороге;
Но немного лишь отъехал,
Очень громко конь зафыркал,
Вислоухий испугался.
Подняла головку дева,
След по снегу увидала
И тогда сказала слово:
"Кто-то здесь бежал дорогой?"
Отвечает Ильмаринен:
"Это волк бежал дорогой".
Дева бедная вздохнула,
С горьким вздохом зарыдала,
Говорит слова такие:
"Горе мне, несчастной деве,
Мне жилось бы много лучше,
Бели бы пришлось мне, бедной,
Побежать за этим волком,
Что всегда лишь в землю смотрит,
А не с суженым остаться
Под помятым покрывалом:
Волосы у волка лучше,
Рот у волка покрасивей".
Сам кователь Ильмаринен
Смотрит вниз, кусает губы,
Шумно едет по дороге
Ночью в новую деревню.
Здесь, усталый от дороги,
Он уснул тотчас же крепко,
А жена с другим смеялась
Над своим уснувшим мужем.
Как кователь Ильмаринен
Поутру тогда проснулся,
Рот скривил, главу понурил,
Волосы все набок сбились;
И промолвил Ильмаринен,
Вымолвил такое слово:
"Не приняться ль мне за пенье,
Не заклясть ли мне невесту,
Обратить в лесного зверя
Или в зверя водяного?
Если в лес ее пущу я,
То весь лес перепугаю;
Коль пущу ее я в воду,
Убегут оттуда рыбы,
Я возьму клинок мой острый
И мечом я с ней покончу".
Чует меч его решенье,
Угадал клинок желанье,
Говорит слова такие:
"Не на то ведь я устроен,
Чтоб губить бессильных женщин,
Чтоб лишать несчастных жизни".
Вот кователь Ильмаринен
Начал сильные заклятья,
Громко начал заклинанья:
Обратил жену он в чайку,
Чтоб скакала по утесам,
Чтоб пищала по скалистым,
Чтоб вертелась по прибрежью
И носилась в непогоду.
Тут кователь Ильмаринен
Быстро вновь уселся в сани.
Шумно мчится по дороге,
Головой поник печально,
Едет к родине обратно,
На знакомые поляны.
Старый, верный Вяйнямёйнен
На пути его встречает,
Говорит слова такие:
"Брат, кователь Ильмаринен!
Отчего ты так печален,
Шапка на сторону сбилась?
Ты из Похъёлы вернулся?
Как же Похъёла живет там?"
Отвечает Ильмаринен:
"Что ж ей, Похъёле, не жить там!
Сампо мелет неустанно,
И шумит немолчно крышка,
Мелет день для пропитанья,
А другой день для продажи,
Третий мелет для пирушки;
Говорю я справедливо,
Повторяю это снова:
Сладко в Похъёле живется,
Если в Похъёле есть Сампо!
Там и пашни и посевы,
Там и разные растенья,
Неизменные там блага".
Молвит старый Вяйнямёйнен:
"Брат, кователь Ильмаринен!
Где ж супругу ты оставил;
Знаменитую девицу,
Что один ты возвратился,
Без жены назад приехал?"
Сам кователь Ильмаринен
Говорит слова такие:
"Обратил в морскую чайку
Я жену свою дрянную,
И теперь на море чайкой
Все кричит она, все кличет,
Все шумит там по утесам,
Оглашает криком скалы".

Руна ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

1. Вяйнямёйнен предлагает Ильмаринену отправиться вместе с ним в Похъёлу за Сампо; Ильмаринен соглашается, и герои отправляются на лодке в путь.

2. Лемминкяйнен встречает их и, услышав, куда они едут, просит взять его с собой, на что они охотно соглашаются.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"О кователь Ильмаринен!
Едем в Похъёлу с тобою,
Чтоб добыть оттуда Сампо,
Крышку пеструю увидеть!"
Тут кователь Ильмаринен,
Отвечая, так промолвил:
"Невозможно взять нам Сампо,
Крышку пеструю похитить
Из той Похъёлы туманной,
Сариолы вечно мрачной!
Сампо в Похъёле убрали,
Крышку пеструю укрыли
В каменной скале высокой,
В медном Похъёлы утесе,
Там - за девятью замками;
И пошли от Сампо корни
В глубину на девять сажен;
И один проходит в землю,
На берег другой проходит,
Третий в гору, что при доме".
Молвит старый Вяйнямёйнен:
"Брат, кузнец ты мой любезный!
Едем в Похъёлу со мною,
Чтоб добыть оттуда Сампо!
Мы корабль большой построим,
Чтоб на нем поставить Сампо,
Крышку пеструю похитить
В скалах Похъёлы туманной
Из горы, где много меди,
Из-за девяти замочков!"
Отвечает Ильмаринен:
"Путь по суше безопасней.
Лемпо морем пусть поедет,
Смерть пусть тащится по волнам!
Там нагнать нас может ветер,
Может буря опрокинуть,
Как бы не пришлось грести нам
Там - как веслами - руками".
Молвил старый Вяйнямёйнен:
"Путь по суше безопасней,
Безопасней, но не легче,
Он извилистей и дальше.
Хорошо по морю в лодке,
В челноке приятно плавать,
По равнинам вод стремиться,
Ехать прямо по теченью:
Ветры лодочку качают,
Волны двигают кораблик,
Ветер западный качает,
Южный ветер подгоняет.
Но пусть будет, как кто хочет,
Ты не хочешь ехать морем,
Так поедем мы по суше,
Мы поедем по прибрежью!
Только ты клинок мне выкуй,
Огневой мне меч устрой ты,
Чтоб собак я разогнал им,
Похъёлы народ рассеял,
Ибо я иду брать Сампо
В деревнях, морозом полных,
В Похъёле туманно-мрачной,
В той суровой Сариоле".
Стал у горна Ильмаринен,
Вековечный тот кователь,
На огонь железо бросил,
Бросил сталь на кучу углей,
Бросил золота пригоршню,
Серебра пригоршню тоже.
Раздувать рабов заставил
За поденную оплату.
Тут рабы мехи качают,
Раздувают сильно воздух:
Точно тесто, сталь размякла,
Точно кашица - железо,
Как вода, сребро блистает,
Как волна, струится злато.
И нагнулся Ильмаринен,
Вековечный тот кователь,
Посмотрел на дно горнила,
На края горящей печки:
Там клинок образовался
С золотою рукояткой.
Смесь из пламени он вынул,
Положил металл прекрасный
Из горна на наковальню,
Чтоб стучал веселый молот.
Сделал меч, какой хотелось,
И клинок был самый лучший.
Меч он золотом украсил,
Серебром отделал славным.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Посмотреть туда приходит.
Огневой клинок берет он,
Взял его рукою правой.
Поворачивает, смотрит,
Говорит слова такие:
"А придется ль меч по мужу,
Тот клинок по меченосцу?"
И пришелся меч по мужу,
Тот клинок по меченосцу,
На конце сияет месяц,
Посредине светит солнце,
В рукоятке блещут звезды,
В нижней части ржет жеребчик,
Наверху кричит котенок,
На ножнах собачка лает.
Там и тут мечом он рубит
По железному утесу,
Говорит слова такие:
"Лезвием я этим мог бы
Горы твердые разрезать,
Расколоть на части скалы!"
Сам кователь Ильмаринен
Говорит слова такие:
"Чем же я могу, несчастный,
Чем, отважный, защищаться,
Опоясаться, закрыться
От всех бед морей и суши?
Не в броню ли мне одеться,
Взять железную рубашку
Да стальной на чресла пояс?
Всякий муж в броне сильнее,
Богатырь в железе лучше,
Крепче в поясе из стали".
Вот пришла пора уехать,
Час приблизился отъезда.
Должен ехать Вяйнямёйнен,
С ним кователь Ильмаринен.
И пошли искать лошадку,
С колосистой гривой лошадь,
Обмотались поводами,
Сбруи на плечи взвалили.
Вот высматривают лошадь,
Морду лошади средь леса,
Смотрят пристально сквозь чащу,
По лесной опушке темной:
Наконец нашли в дубраве
Желтогривую лошадку.
Старый, верный Вяйнямёйнен,
С ним кователь Ильмаринен
На коня ремни надели,
Повод лошади на морду.
И, стуча, дорогой едут,
Оба едут по прибрежью:
Услыхали вопль на взморье,
Крики с пристани несутся.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Это девушка там плачет,
Это курочка рыдает!
Не подъехать ли поближе,
Посмотреть, что там такое?"
Сам подъехал он поближе,
Посмотреть, что там такое.
То не девушка там плачет,
То не курочка рыдает:
Это лодочка там плачет,
То челнок печально стонет.
Молвит старый Вяйнямёйнен,
Стоя сбоку этой лодки:
"Что ты плачешь, челн дощатый,
Ты, с уключинами лодка?
Иль груба твоя работа,
Тяжелы крюки для весел?"
Отвечал челнок дощатый,
Челн с уключинами молвил:
"В море выйти хочет лодка
С тех катков, смолой покрытых,
Точно в мужнино жилище
Хочет девушка из дома.
Вот я плачу, челн несчастный,
Лодка бедная, горюю:
Чтоб меня столкнули в воду,
Чтоб меня спустили в море.
Мне, как строили, сказали,
Как сколачивали, пели:
Быть мне лодкою военной,
Быть корабликом для битвы,
Чтоб возить на дне богатство,
Чтоб с сокровищами плавать:
На войне еще я не был,
За добычею не ездил!
А другие лодки, хуже,
Ездят все-таки на битву,
На войне они бывают,
Трижды в лето выезжают,
Возвращаются с деньгами
И на дне везут богатство.
Я ж, построенный прекрасно
Из досок, из целой сотни,
Здесь гнию на этих щепках,
На катках, смолой покрытых;
Земляные только черви
Подо мной живут спокойно,
Да противнейшие птицы
На моей гнездятся мачте,
Да лягушки из лесочка
На бока мои садятся.
Вдвое было бы мне лучше,
Вдвое лучше, даже втрое,
Если б я был горной елью,
На песочке был сосною:
Там по мне б скакала белка,
Подо мною пес скакал бы".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Ты не плачь, челнок дощатый,
Ты, с уключинами лодка!
На войну пойдешь ты скоро,
Ты поедешь на сраженье.
Только создана ль ты, лодка,
Мастером своим искусно?
Боком сможешь ли проехать,
Стороною по теченью,
Чтоб тебя рукой не трогать,
Не касаться даже пальцем,
И плечом тебя не двигать,
Не тащить тебя руками?"
Отвечал челнок дощатый,
Челн с уключинами молвил:
"Мой обширный род не ходит,
Челны, братья дорогие,
Не столкнут пока их в воду,
Не погонят их на волны,
Не дотронутся руками
И не сдвинут силой с места".
Молвил старый Вяйнямёйнен:
"Коль столкну тебя я в воду,
Побежишь ли ты без весел,
Чтоб не двигалися весла,
Руль тебе не помогал бы,
В паруса не дули б ветры?"
Отвечал челнок дощатый,
Челн с уключинами молвил:
"Мой обширный род не ходит,
И никто из нас не едет,
Коль грести не будут пальцы,
Если весла не помогут,
Если руль служить не будет,
Не подуют в парус ветры".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Побежишь ли ты при гребле,
Если весла будут двигать,
Если руль тебя погонит,
В паруса подуют ветры?"
Отвечал челнок дощатый,
Челн с уключинами молвил:
"Весь обширный род мой ходит,
Челны, братья дорогие,
Если руки держат весла,
Если весла помогают,
Руль подвижный направляет,
Если дуют в парус ветры".
Оставляет Вяйнямёйнен
На песках свою лошадку,
Привязал к суку за повод,
К деревцу на недоуздок
И столкнул челнок на волны,
Пеньем гонит лодку в воду,
Так у лодки вопрошает,
Говорит слова такие:
"Челн, изогнутый прекрасно,
Ты, с уключинами лодка!
Так же ль ты пойдешь прекрасно,
Как ты выглядишь, дощатый?"
Отвечал челнок дощатый,
Челн с уключинами молвил:
"Я могу ходить прекрасно,
Поместить на дне могу я
Сто мужей, держащих весла,
Или тысячу сидящих".
Начал старый Вяйнямёйнен
Напевать тихонько песни:
На одном боку той лодки
Молодцы-красавцы сели;
В кулаках их много силы;
На ногах у них сапожки;
На другом боку той лодки
Сели девушки в колечках,
В оловянных украшеньях,
В поясках блестящей меди.
Пел и дальше Вяйнямёйнен;
Занял все скамьи мужами;
Там, на дне, уселись старцы,
Что всю жизнь свою сидели;
Посадил их потеснее,
Молодежь расселась раньше.
Сам он сел в конце на лодке,
У кормы, что из березы,
Свой кораблик направляет,
Говорит слова такие:
"Ты беги, мой челн, по волнам,
По пространству без деревьев,
Ты беги, как пузыречек,
Как цветочек, по теченью!"
Молодцов грести заставил,
А девиц сидеть без дела:
Молодцы гребут прилежно,
Но пути не убывает,
Он девиц грести заставил,
Молодцов сидеть без дела:
И гребут девицы сильно,
Но пути не убывает.
Стариков грести заставил,
Молодых сидеть без дела:
Старики гребут усердно,
Но пути не убывает.
Наконец уж Ильмаринен
Сам грести туда уселся;
Побежал челнок дощатый,
И дорога убывает.
Лишь звучат удары весел,
Визг уключин раздается.
Он гребет с ужасным шумом;
И качаются скамейки,
Стонут весла из рябины,
Ручки их, как куропатки,
Их лопатки, как лебедки,
Носом челн звучит, как лебедь,
А кормой кричит, как ворон,
И уключины гогочут.
Сам же старый Вяйнямёйнен
Лодку с плеском направляет,
На корме на красной сидя,
У руля занявши место.
Вдруг мысочек показался,
На мысочке - деревушка.
Ахти жил на том мысочке,
Кауко жил у этой бухты.
Плачет он, что нету рыбы,
Не хватает ему хлеба,
Больно мал амбар дощатый,
Что живется плуту плохо.
Он бока устроил лодке,
Челноку он дно приделал
На голодном этом мысе,
У несчастной деревушки.
Слух у Ахти превосходный,
А глаза того получше:
Осмотрел он север, запад,
Повернул на солнце взоры,
Видит радугу далеко,
А еще подальше - тучу.
Но не радугу он видит
И не тучу дождевую:
Это лодка проезжает,
Это челн дощатый едет
На хребте прозрачном моря,
По открытому теченью;
У руля сидит отважный,
Славный муж налег на весла.
Молвит юный Лемминкяйнен:
"Этой лодки я не знаю,
Челнока такой постройки,
Что из Суоми к нам стремится,
Весла воду бьют с востока,
Руль направился на запад".
Громким голосом он кличет,
Крик его раздался всюду;
Он кричит с конца мысочка,
Через воду громко кличет:
"Это чья на море лодка,
Чей кораблик здесь на волнах?"
Молодцы сказали с лодки,
Так девицы отвечали:
"Что за муж ты в этой роще,
Что за храбрый в этой чаще,
Коль не знаешь нашей лодки,
Лодки Вяйнёлы дощатой,
И не знаешь рулевого
И гребца того на веслах?"
Отвечает Лемминкяйнен:
"Рулевого-то я знаю,
И гребца я знаю тоже:
Старый, верный Вяйнямёйнен
У руля сидит и правит,
А гребец - сам Ильмаринен.
Вы куда, мужи, плывете,
Направляетесь, герои?"
Молвил старый Вяйнямёйнен:
"Едем прямо мы на север,
Против сильного теченья,
По волнам, покрытым пеной:
Мы себе добудем Сампо,
Крышку пеструю захватим
В скалах Похъёлы туманной,
В недрах медного утеса".
И промолвил Лемминкяйнен:
"О ты, старый Вяйнямёйнен!
Ты меня возьми как мужа
И как третьего героя,
Ибо ты идешь взять Сампо,
Крышку пеструю похитить!
Окажусь еще я мужем,
Если драться будет нужно:
Дам рукам я приказанье,
Поучу еще я плечи".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Взял с собой в дорогу мужа,
Молодца с собою в лодку.
Вот веселый Лемминкяйнен
Входит в лодку торопливо,
Поспешает легким шагом
И несет бруски с собою
Вяйнямёйнену для лодки.
Молвит старый Вяйнямёйнен:
"Есть уж дерево на лодке,
Есть в челне моем брусочки,
Все устроено, как надо.
Ты зачем принес брусочки,
Бревна нам сюда на лодку?"
Отвечает Лемминкяйнен:
"Не чрез помощь тонет лодка,
Тонет не чрез осторожность,
В море Похъёлы нередко
Бури сносят брусья лодок,
Ветры доски отрывают".
Молвит старый Вяйнямёйнен:
"Для того в военной лодке
Выгиб сделан из железа
И обит он сверху сталью,
Чтобы ветры не вредили,
Бури лодку не разбили".

Руна СОРОКОВАЯ

1. Охотники за Сампо приплывают к водопаду, и под водопадом лодка наскакивает на большую щуку.
2. Щуку убивают, втаскивают в лодку, варят и съедают.

3. Вяйнямёйнен делает из челюстей щуки кантеле, на котором многие пробуют играть, но ни у кого не хватает уменья.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Направляет лодку дальше,
От конца большого мыса,
От несчастной деревушки.
По волнам он правит с пеньем,
Полный радости, по морю.
Смотрят с берега девицы,
Смотрят, слушают и молвят:
"Что за клики там на море,
Что за песни над волнами?
Эти клики лучше прежних,
Пенье лучше, чем бывало!"
Направляет Вяйнямёйнен
В первый день по речке лодку,
Во второй же по болотам,
В третий правит по порогам.
Вспоминает Лемминкяйнен,
Как он прежде слушал речи
Возле огненных потоков,
У святой речной пучины.
Говорит слова такие
И такие молвит речи:
"Ты, порог, не пенься бурно,
Ты, вода, не колыхайся!
Дева рек, девица пены,
Сядь на камнях средь пучины,
На скале среди шипенья;
Захвати ты волны в руки,
Ты сожми прибой руками,
В кулаках сожми ты пену,
Не пускай на грудь нам брызги
И на головы шипенье!
Ты, старуха, в глуби моря,
Ты, что в пене обитаешь!
Ты всплыви наверх, на волны,
Поднимись над пеной грудью,
Ты свяжи покрепче пену,
Стереги получше волны,
Чтобы тот от них не сгинул,
Кто безгрешен и невинен!
Вы, среди реки каменья,
Опененные утесы!
Вы чело нагните ваше,
Головы склоните ниже
На дороге лодки красной,
На пути ладьи смоленой!
Если этого все мало
Киви-Киммо, ты, сын Каммо!
Буравом ты щель проделай,
Пробуравь дыру побольше
Сквозь утес среди потока,
Сквозь подводный злобный камень,
Чтобы лодка не застряла,
Пробежала невредимо!
Бели этого все мало,
Ты, хозяин вод текущих!
Обрати ты в мох каменья,
А челнок в дыханье щуки,
Как пройдет он через волны,
Через горы водяные!
О ты, дева водопада,
Что в реке живешь, девица!
Ты скрути помягче нитку,
Нить скрути-ка из тумана,
Протяни сквозь воду нитку,
Сквозь потоки голубую,
Чтоб по ней мой челн стремился,
Осмолённым дном проехал,
Чтоб неопытные даже
Здесь по ней нашли дорогу!
Мелатар, жена благая,
Руль возьми свой благосклонно,
Чем ты лодку направляешь
В зачарованных потоках
Мимо злобного жилища,
Мимо окон чародеев!
Если этого все мало,
О ты, Укко, бог верховный!
Проведи мечом ты лодку,
Ты направь клинком блестящим,
Чтоб бежал челнок дощатый,
Чтоб спешил челнок сосновый!"
Старый, верный Вяйнямёйнен
Правит дальше через волны,
Меж подводными скалами,
Через пену с диким ревом.
Там челнок не зацепился,
Лодка мудрого не стала.
Но когда она уж вышла
На открытое теченье,
Вдруг свой бег остановила;
Быстрый челн вперед не мчится,
На одном застрял он месте,
Он подвинуться не может.
Сам кователь Ильмаринен,
С ним веселый Лемминкяйнен
Весла в море упирают,
Жердь еловую в теченье,
Напрягают все усилья,
Чтобы дать свободу лодке.
Лодка сдвинуться не может,
Челн не стронулся дощатый.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Ты, веселый Лемминкяйнен,
Посмотри туда, нагнися:
Что такое держит лодку,
Что наш челн остановило
В распростершихся потоках,
В успокоившихся глубях?
Что там: пень какой, иль камень,
Иль другая там преграда?"
Сам веселый Лемминкяйнен
Посмотреть туда нагнулся,
Смотрит вниз под лодку быстро,
Говорит слова такие:
"Не на пне сидит челнок наш,
Не на пне и не на камне:
На плече сидит он щуки,
На бедре морской собаки".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Все в воде возможно встретить:
Есть там пни, и есть там щуки.
На спине сидим у щуки,
На бедре морской собаки;
По воде мечом ударь ты
И разрежь на части рыбу".
Тут веселый Лемминкяйнен,
Молодец здоровый, ловкий,
Из-за пояса меч вынул,
Острый меч, что кости рубит,
По воде мечом ударил,
Да свалился с края лодки,
С борта в воду повалился
И упал руками в море.
Ильмаринен быстро тащит
Тотчас за волосы мужа,
Из потоков его поднял,
Говорит слова такие:
"Все повыросли мужами,
Бородатыми все стали.
И таких, пожалуй, сотня,
Даже тысяча найдется!"
Взял кователь с подпояски,
Меч свой выхватил из ножен,
Чтоб покончить с хищной рыбой;
Ударяет вниз под лодку;
Но клинок в куски разбился,
Щука же того не чует.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Вы в полмужа не годитесь,
В вас героя нет и трети!
Если надобность есть в муже,
Если разум мужа нужен,
Тут ума и не хватает,
Исчезает ваш рассудок".
Сам клинок свой вынимает,
Вынул острое железо:
Он клинок вонзает в волны,
С края лодки вглубь вонзает,
В спину той огромной щуки,
В ребра той морской собаки.
Меч, однако, там остался
И застрял у рыбы в теле.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Рыбу вытащил наружу,
Из воды он щуку поднял,
Та на части развалилась:
Рыбий хвост на дно свалился,
Голова свалилась в лодку.
Снова мог челнок проехать,
Лодка стронулася с места.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Повернул челнок к утесу,
Лодку к берегу он гонит.
Повернулся он и видит
Щучью голову в обломках.
Говорит слова такие:
"Кто из юношей постарше?
Распластал бы мне он щуку,
Разделил на части рыбу,
Щучью голову разрезал!"
Отвечали с лодки мужи,
С борта женщины сказали:
"У ловца прекрасней руки
И его святее пальцы".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Ножик свой из ножен вынул,
Сталь холодную взял сбоку,
Чтоб разрезать эту щуку,
Распластать на части рыбу,
Сам сказал слова такие:
"Кто из дев здесь всех моложе?
Пусть мне сварит эту щуку,
Приготовит мне на завтрак,
Приготовит на обед мне".
И взялись варить девицы,
Десять дев на спор взялися,
И сварили эту щуку,
Приготовили на завтрак.
На скале остались кости,
Рыбьи кости на утесе.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Посмотрел на эти кости:
Он со всех сторон их смотрит,
Говорит слова такие:
"Что б могло отсюда выйти,
Из зубов огромной щуки
И из челюстей широких,
Если бросить их в горнило,
Где кует кователь-мастер,
Дать их опытному мужу?"
И промолвил Ильмаринен:
"Ничего из бесполезных
Рыбьих косточек не выйдет,
Если бросить их в горнило,
Где кует кователь-мастер,
Дать их опытному мужу".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Из костей, однако, может
Выйти кантеле, пожалуй,
Веселящая услада,
Звонкий короб многострунный".
Где же мастер, чтобы сделать
Веселящую усладу,
Звонкий короб многострунный?
Начал старый Вяйнямёйнен
Сам скреплять те рыбьи кости,
Сам он мастером явился,
Кантеле он сам устроил,
Вещь на вечную усладу.
Короб кантеле откуда?
Он из челюсти той щуки.
Гвозди кантеле откуда?
Из зубов огромной рыбы.
Струны кантеле откуда?
Из волос коня у Хийси.
Создан короб многострунный,
Кантеле давно готово,
Короб тот из щучьей кости,
Кантеле из рыбьих перьев.
Собралися холостые
И женатые герои,
Полувзрослые ребята,
С ними девочки-малютки,
И старухи и девицы,
Также с ними молодицы,
Чтобы кантеле увидеть,
Чтоб игру на нем послушать.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Дал и юным, дал и старым,
Людям средних лет дозволил,
Чтобы пальцами играли
На том кантеле из щуки,
Коробе из рыбьей кости.
Старики и молодые,
Люди средних лет играли:
У младых ломались пальцы,
Старых головы тряслися,
Но веселье не вскипало
И игра не разгоралась.
И промолвил Лемминкяйнен:
"Полоумные вы дети,
Тупоумные девчонки,
Вы - народ совсем негодный!
Извлекать искусно звуки,
Вы играть ведь неспособны,
Мне вы короб этот дайте,
Мне вы кантеле несите,
Мне поставьте на колени,
Под мои под десять пальцев".
Вот веселый Лемминкяйнен
Держит кантеле руками,
Ставит короб пред собою
И кладет на струны пальцы.
Вот он кантеле потрогал,
Так и сяк переставляет,
Не звучат, однако, струны,
Не дают они услады.
Молвит старый Вяйнямёйнен:
"Ни средь тех, кто помоложе,
Средь растущего народа,
Ни средь старцев не найдется,
Кто на кантеле сумел бы
Заиграть и дать усладу.
Может, в Похъёле найдется,
Кто на кантеле сыграет,
Извлечет из струн отраду,
Коль их в Похъёлу пошлю я?"
В Похъёлу послал он короб,
Кантеле туда направил.
Там и юноши играли,
Там и девушки играли,
И замужние играли,
И женатые мужчины;
Даже старая хозяйка
Поворачивала короб,
Крепко пальцами хватала,
Ноготками струн касалась.
В Похъёле все поиграли,
Люди возрастов различных:
Там веселье не вскипало,
Не была игра приятна.
Струны все перекосились,
Жалко волосы стонали,
Звуки грубо рокотали,
Дурно кантеле звучало.
Спал слепой, в углу свернувшись,
Там лежал на печке старый.
Вот на печке он проснулся,
Пробудился на лежанке,
Забурчал, на печке сидя,
Заворчал, в углу приткнувшись:
"Перестаньте вы играть там,
Прекратите шум несносный!
Вы мне голову развили,
Мне в ушах продули щели
И сквозь волосы прорвались,
Сон мой надолго отбили!
Коль игра столь многих финнов
Не приносит нам отрады,
Не дает дремоты сладкой,
Сна приятно не наводит,
Кантеле вы бросьте в воду,
В глубину морей забросьте
Иль назад его снесите,
Положите эти струны
На создавшие их руки,
Их создателю на пальцы!"
Тотчас струны отвечали,
Кантеле в ответ сказало:
"Не хочу идти я в воду,
Погрузиться в глубь морскую;
Пусть на мне играет мастер
Сам своей рукой искусной".
Отнесли тихонько струны,
Осторожно положили
На создавшие их руки,
Мастеру их на колени.

Руна СОРОК ПЕРВАЯ

1. Вяйнямёйнен играет на кантеле, и все, живущее в воздухе, на земле и в море, собирается послушать его игру.

2. Игра за душу хватает слушающих - слезы выступают у них на глазах; из глаз самого Вяйнямёйнена падают на землю крупные слезы и, скатываясь в воду, превращаются в чудесные голубые жемчужины.
Старый, верный Вяйнямёйнен,
Вековечный песнопевец,
Свои пальцы разминает,
Два больших смочил слюною,
На скалу отрады вышел;
Сел на камень песнопенья,
На серебряном пригорке,
На холмочке золотистом.
Кантеле берет он в руки,
Ставит выгиб на колени,
Держит кантеле руками,
Говорит слова такие:
"Приходи сюда послушать,
Кто еще не слышал раньше
Этих вечных рун усладу
Вместе с кантеле напевом!"
Под рукою старца Вяйнё
Издает искусно звуки
Этот короб многострунный,
Кантеле из рыбьей кости.
Плавно вскидывал он пальцы,
Высоко большой он поднял.
Шло веселье за весельем,
Радость с радостью сливалась;
Это было впрямь игрою,
Песня с песнею сплеталась,
Напевали рыбьи кости,
Тон давали щучьи зубы;
Струны толстые - звук сильный,
Конский волос - звук высокий.
Вот играет Вяйнямёйнен
И в лесу не стало зверя
Изо всех четвероногих,
Кто скакать и бегать может,
Чтоб не шли туда послушать
И, ликуя, восторгаться.
Белка весело цеплялась,
С ветки прыгала на ветку;
Подбежали горностаи
И на изгороди сели;
Лось запрыгал на поляне,
Даже радовались рыси,
Волк проснулся на болоте,
На песчанике поднялся
Сам медведь в сосновых чащах,
Средь густых зеленых елей.
Волк бежит широким полем,
По песку медведь несется
И садится у забора,
У калитки он уселся:
Повалил забор на камни,
На песок свалил калитку,
На сосну тогда влезает,
Он вскарабкался на елку,
Чтобы ту игру послушать
И, ликуя, восторгаться.
Бодрый Тапиолы старец,
Тот, кто в Метсоле хозяин,
С ним и Тапио народец,
Все, и девушки и парни,
Влезли на гору повыше,
Чтобы ту игру послушать.
И сама хозяйка леса,
Эта бодрая старуха,
Вышла в синеньких чулочках,
Подвязав их красным бантом,
На нарост березы села,
На изгиб ольхи зеленой,
Чтобы кантеле послушать,
Чтоб услышать эти звуки.
Все воздушные летуньи,
Все с двумя крылами птицы
Запорхали, прилетели,
Прилетели и уселись
Слушать радостные звуки
И, ликуя, восторгаться.
Вот орел услышал дома
Суоми дивную усладу;
Он птенцов в гнезде оставил,
Сам, собравшись, улетает,
Чтоб игру героя слушать,
Вяйнямёйнена напевы.
С высоты орел спустился,
Из-за туч спустился ястреб,
Из потоков вышли утки,
Снялись лебеди с болота,
Даже зяблики-малютки,
Что так весело щебечут,
Сотни чижичков слетелись,
С ними жаворонки вместе
Тысячей вверху шумели,
На плечах возились старца.
Так играл отец почтенный,
Восхищал всех Вяйнямёйнен.
Даже дочери творенья,
Девы воздуха явились
И, ликуя, восторгались,
Слыша кантеле звучанье;
А одна в небесном своде
Там на радуге уселась,
А на облаке другая,
На краю сияя красном.
Дочь Луны, красотка дева,
И прекрасная дочь Солнца
Берда, что в руках держали,
Ниченицы поднимали,
Золотую ткань тут ткали,
Ткать серебряную стали,
На краю румяной тучки,
На краю большого свода.
Но как только услыхали
Звуки песни многострунной.
Берда выпали из ручек,
Ускользнул челнок из пальцев,
Нить из золота порвалась,
Нить серебряная тоже.
И в воде не оставалось
Никого, кто шесть имеет
Плавников на теле рыбьем,
Не осталось рыбьей стаи,
Чтоб не шла туда послушать
И, ликуя, восторгаться.
Собрались, приплывши, щуки,
Псы нескладные морские;
Собрались от рифов семги,
Из глубин сиги приплыли,
Выплыл окунь красноглазый,
Корюшки приплыли стаей,
Вместе все в камыш уткнулись,
Стали в ряд, чтобы послушать
Вяйнямёйнена напевы
И игрою восторгаться.
Ахто, этот царь потоков,
С бородой из трав зеленых,
Выплыл тоже на поверхность,
На цветке морском он выплыл.
Слышит дивной песни звуки,
Говорит слова такие:
"Не слыхал ни разу в жизни
Ничего, чтоб так звучало,
Как играет Вяйнямёйнен,
Как поет певец чудесный".
Дочки-уточки у моря,
Тростниковые сестрицы,
На морском прибрежье сидя,
Волосы свои чесали,
Локоны свои ровняли
Гребнем, золотом богатым,
Серебром обитой щеткой.
Услыхали эти звуки:
Соскользнула щетка в воду,
Быстро в волны опустилась;
Так волос не расчесали,
Разве только вполовину.
Наконец, воды хозяйка,
Вся покрытая травою,
Поднялась из глуби моря,
Выплыла она из зыби:
Проползла в тростник прибрежный
И на риф облокотилась,
Чтоб послушать эти звуки,
Вяйнямёйнена напевы.
Звуки дивно раздавались,
И игра была чудесна,
Задремала вод хозяйка,
Вниз лицом она заснула
На спине скалы высокой,
На краю большого камня.
Старый, верный Вяйнямёйнен
День играет и другой день.
Не осталось там героя,
Ни единого из храбрых,
Не осталось там ни мужа,
Ни жены, носящей косы,
Кто б от той игры не плакал,
Чье не тронулось бы сердце.
Плачут юноши и старцы,
Плачут люди холостые
И женатые герои,
Полувзрослые ребята,
Плачут также и девицы,
Плачут девочки-малютки,
Так чудесны эти звуки,
Так играет дивно старец.
Плачет старый Вяйнямёйнен,
Слезы катятся обильно,
Из очей сбегают капли,
Вниз жемчужные стекают;
Покрупней они брусники
И горошины потолще,
Покрупней яйца пеструшки,
Головы касатки больше.
Из очей водица каплет,
Сильно каплями сбегает
И на челюсти стремится,
По щекам стекает книзу,
А со щек бежит прекрасных
На широкий подбородок,
С подбородка же струится
По груди высокой старца,
А с груди высокой старца
На крепчайшие колени,
А с колен крепчайших этих
На подъем ноги высокой,
А с ноги высокой старца
Уж на землю под ногами;
Через пять струится курток,
Шесть златистых подпоясок,
Через семь кафтанов синих,
Через восемь верхних платьев.
Так роняет Вяйнямёйнен
Водяные капли, старый,
На морское побережье,
А с морского побережья
В глубину воды блестящей,
На чернеющую тину.
Молвит старый Вяйнямёйнен,
Говорит слова такие:
"Не найдется ль кто из юных,
Из цветущей молодежи,
В этом племени обширном
Из сынов его отважных,
Кто б собрал мне эти слезы
Из глубоких вод блестящих?"
Отвечали молодые,
И в ответ сказали старцы:
"Не найдется тут меж юных,
Средь цветущей молодежи,
В этом племени обширном
Из сынов его отважных,
Кто б собрал тебе те слезы
Из глубоких вод блестящих".
Молвил старый Вяйнямёйнен,
Говорит слова такие:
"Кто мои добудет слезы,
Водяные вынет капли
Из глубоких вод блестящих,
Дам тому из перьев шубу".
Подошел, закаркав, ворон.
Молвит старый Вяйнямёйнен:
"Принеси мне, ворон, слезы
Из глубоких вод блестящих!
Дам тебе из перьев шубу".
Не достал те слезы ворон.
Утка синяя то слышит,
Утка синяя подходит.
Молвит старый Вяйнямёйнен:
"Утка синяя, ты часто
В глубину ныряешь с клювом,
Любишь свежую водицу:
Собери пойди мне слезы
Из глубоких вод блестящих!
Будет славная награда:
Дам тебе из перьев шубу".
Собирать уходит утка
Эти слезы старца Вяйнё
Из глубоких вод блестящих.
Там на черном, темном иле
Собрала по морю слезы,
Принесла их в руки Вяйнё.
Слезы вид другой имели
И чудесно изменились:
Заблестели жемчугами,
Голубым сверкали блеском,
Королевскою украсой
И могучего утехой.

Руна СОРОК ВТОРАЯ

Герои прибывают в Похъёлу, и Вяйнямёйнен говорит, что они приехали поделить Сампо; если они не получат половины, то возьмут насильно все (1-58).
Хозяйка Похъёлы не соглашается отдать Сампо и поднимает против них всех жителей Похъёлы. Вяйнямёйнен берет кантеле, начинает играть и погружает своей игрой в сон всех в Похъёле; затем вместе с товарищами он разыскивает Сампо, достает его из каменной горы и кладет в лодку (65-164).
Взяв Сампо в лодку, они отплывают из Похъёлы и счастливо плывут домой.
На третий день хозяйка Похъёлы пробуждается и, увидев, что Сампо похищено, насылает густой туман, большой ветер и прочие препятствия, чтобы задержать похитителей Сампо, пока она сама их не догонит; во время бури Вяйнямёйнен теряет в море свое новое кантеле.

Старый, верный Вяйнямёйнен,
С ним кователь Ильмаринен,
Третьим с ними Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
По морю спокойно едут,
По равнине вод открытых,
В ту холодную деревню,
В сумрачную Сариолу,
Где героев топят в море
И мужей уничтожают.
Кто ж гребет у них на лодке?
Первый был там Ильмаринен,
Он гребет на этой лодке,
Он гребет веслом передним,
А второй был Лемминкяйнен,
Он гребет веслом последним.
Старый, верный Вяйнямёйнен
На корме к рулю садится,
Направляет челн по морю,
Направляет чрез потоки,
Через пенистые волны,
По теченью с бурной пеной,
К пристани той Сариолы,
К тем знакомым перекатам.
Вот туда они подходят,
Путь окончивши далекий,
И челнок на сушу тащат,
Уставляют челн смоленый
На катках, обитых сталью,
На катках, богатых медью.
Челн поставив, входят в избу,
Быстро внутрь избы проходят.
И хозяйка Сариолы
Расспросила у прибывших:
"Что, мужи, пришли поведать,
Что расскажете, герои?"
Старый, верный Вяйнямёйнен
Дал в ответ слова такие:
"Речь героев здесь о Сампо,
Речь мужей о пестрой крышке.
Поделить пришли мы Сампо,
Крышку пеструю увидеть".
Но тут Похъёлы хозяйка
Говорит слова такие:
"Меж тремя не делят белку
И не делят куропатку.
Хорошо вертеться Сампо
И шуметь здесь пестрой крышке
В глыбе Похъёлы скалистой,
В недрах медного утеса.
Хорошо мне быть владыкой,
Обладательницей Сампо".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Если ты делить не хочешь,
Чтоб мы взяли половину,
Все тогда возьмем мы Сампо,
Унесем насильно в лодку".
Лоухи, Похъёлы хозяйка,
Очень сильно обозлилась,
Похъёлы народ сзывает,
Молодых людей с мечами,
Всех героев с их оружьем
Вяйнямёйнену на гибель.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Тотчас к кантеле подходит
И на нем играть садится.
Начал он играть прекрасно:
Все заслушалися люди,
Удивлялись чудным звукам,
Все мужи развеселились,
На устах у жен улыбка,
Влажны очи у героев,
На коленях все ребята.
Весь народ ослабил старец:
Все, уставши, повалились,
И, кто слушал, тихо дремлет,
Кто дивился, засыпает,
Детям, старцам - сон навеян
Вяйнямёйнена игрою.
Тотчас мудрый Вяйнямёйнен,
Вековечный прорицатель,
В свой карман полез поспешно,
Ищет в кожаном мешочке,
Вынул стрелы сна оттуда:
На глаза навел дремоту,
Крепко запер всем ресницы,
На замок он запер веки
Утомленному народу,
Погруженным в сон героям.
Крепкий сон на них навел он,
Чтоб они проспали долго,
Похъёлы все населенье,
Весь народ со всей деревни.
Он пошел тогда за Сампо,
Крышку пеструю увидеть
В глыбе Похъёлы скалистой,
В недрах медного утеса,
Где замков висело девять,
Десять где засовов было.
Начал старый Вяйнямёйнен
Тихим голосом напевы
Возле медного утеса,
Перед крепостью скалистой,
Покачнулись там ворота,
И крюки их затрещали.
Сам помазал Ильмаринен,
Мажут вместе с ним другие
Жиром те замки у входа,
Салом те крюки дверные,
Чтобы дверь не заскрипела,
Чтоб крюки не завизжали.
Повернул замок он пальцем,
Поднял он засов рукою,
Без труда замки он отпер
И легко открыл ворота.
Молвил старый Вяйнямёйнен,
Сам сказал слова такие:
"О веселый Лемминкяйнен,
Всех друзей моих ты выше!
Захвати пойди ты Сампо,
Крышку пеструю в утесе!"
И веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Что всегда готов без просьбы,
Скор всегда без поощренья,
Устремился взять там Сампо,
Крышку пеструю в утесе,
И, идя туда, промолвил,
На ходу он похвалился:
"Говорит во мне мужчина,
Богатырь, что создан Укко;
Я собью в утесе Сампо,
Крышку пеструю сверну я
Только правою ногою,
Только пяткою я двину!"
Вот сбивает Лемминкяйнен,
Он сбивает, ударяет,
Ухватил руками Сампо
И упер колено в землю,
Но не сдвинулося Сампо,
Крышка пестрая не сбилась.
Сампо корни запустило
В глубину на девять сажен.
В Похъёле бычище вырос.
Был он рослый и могучий,
С очень крепкими боками
И с хорошим сухожильем;
Каждый рог его был в сажень,
В полторы сажени морда.
Взял быка с полей зеленых,
Взял он плуг с окраины поля,
Корни выпахал у Сампо,
Корешки у пестрой крышки,
И подвинулося Сампо,
Крышка пестрая качнулась.
Взял тут старый Вяйнямёйнен,
С ним кователь Ильмаринен,
Третьим с ними Лемминкяйнен,
Взяли так большое Сампо
В глыбе Похъёлы скалистой,
В недрах медного утеса,
Отнесли его на лодку,
В корабле его укрыли.
Наконец-то Сампо в лодке,
В лодке пестрая та крышка.
Челн мужи толкают в море,
На теченье - стодощатый.
С шумом в воду челн спустился
На течение боками.
И спросил тут Ильмаринен,
Говорит слова такие:
"Но куда свезем мы Сампо
И куда его мы денем,
Чтоб его подальше спрятать,
Скрыть от злобной Сариолы?"
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Вот куда свезем мы Сампо,
Крышку пеструю упрячем:
На туманный мыс далекий,
На покрытый мглою остров,
Чтоб всегда там счастье было,
Чтоб оно там вечно жило.
Там ведь есть еще местечко,
Там клочок земли остался
Невредимый и спокойный
И мечом не посещенный".
Едет старый Вяйнямёйнен
Тут из Похъёлы суровой,
Едет он с покойным сердцем,
Едет к родине веселый,
Говорит слова такие:
"Отвернись от Сариолы,
Повернись ты, челн, к отчизне,
А к чужбине стань спиною!
Ветер, ты качай кораблик;
Ты, вода, гони мне лодку,
Окажи ты веслам помощь,
Легкость дай лопаткам весел
На равнинах вод широких,
По открытому теченью!
Коль малы у лодки весла,
Коль гребцы здесь малосильны,
Невелик на лодке кормчий,
Если дети правят лодкой
Дай твои нам весла, Ахто,
Ты, хозяин, дай и лодку,
Весла новые получше,
Дай и руль, вполне пригодный!
Сам тогда садись у весел,
Сам иди, чтоб двинуть лодку;
Пусть челнок бежит скорее,
Пусть уключины гогочут
Средь прибоя волн шумящих,
Средь воды, покрытой пеной!"
Гонит старый Вяйнямёйнен
Свой челнок прекрасный дальше.
Сам кователь Ильмаринен
И веселый Лемминкяйнен
Там гребут на этой лодке,
Там гребут и поспешают
По волнам прозрачным, чистым,
По равнинам вод открытых.
И промолвил Лемминкяйнен:
"Сколько я ни греб, бывало,
Заняты гребцы водою,
А певцы искусным пеньем.
А сегодня я не слышу
Ничего у нас такого:
Нету песен в нашей лодке,
Нету пения на волнах".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
"Петь не следует на море,
Начинать в потоках пенье:
Пенье лишь приносит леность,
Песни лишь мешают гребле.
Свет златого дня исчезнет,
Темнота нас здесь застанет
На равнинах вод широких,
На открытом их теченье".
Тут веселый Лемминкяйнен
Говорит слова такие:
"Все равно уходит время,
Исчезает день прекрасный,
Ночь торопится на море,
Набегает ночи сумрак,
Хоть бы ты не пел и вовсе,
Хоть всю жизнь не распевал бы".
Едет старый Вяйнямёйнен
По волнам на синем море,
Правит день, другой день правит,
Наконец, уже на третий,
Встал веселый Лемминкяйнен,
Говорит слова такие:
"Отчего же, Вяйнямёйнен,
Лучший муж, ты петь не хочешь,
Ты же завладел ведь Сампо
И уже домой стремишься?"
Старый, верный Вяйнямёйнен
Так разумно отвечает:
"Слишком рано петь нам песни,
Торжеству еще не время;
Лишь тогда запеть пристойно,
Торжеству тогда лишь время,
Как свои увидишь двери,
Заскрипит своя калитка".
Молвил юный Лемминкяйнен:
"Если бы сидел я кормчим,
Изо всех я сил запел бы,
Всею глоткой зашумел бы,
Даже вовсе не умея,
Напевая очень дурно.
начать не хочешь пенье,
Сам я к пенью приготовлюсь".
Тут веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Рот сложил, как было надо,
И налаживает звуки;
Начинает сам он пенье,
Жалкий шум он поднимает:
Пел он голосом осипшим,
Напевал он горлом грубым.
Так веселый Лемминкяйнен
Расшумелся, Каукомъели.
Борода и рот трясутся,
Подбородок закачался,
Далеко несется пенье,
По волнам оно несется,
До шестой дошло деревни,
За семью морями слышно.
На пеньке журавль уселся,
На сыром холме зеленом;
В пальцах он считает кости,
Поднимает кверху ноги;
Он ужасно испугался
Лемминкяйнена напева.
Поднял крик журавль, услышав,
Испугался, страшно крикнул,
Полетел тотчас оттуда,
В Похъёлу он быстро мчится.
Прилетев туда, на север,
На болоте он остался,
Крикнул голосом противным,
Что есть силы закричал он:
Похъёлы народ он поднял,
Пробудил людей негодных.
Встала Похъёлы хозяйка,
От дремоты пробудилась,
В хлев пошла стада проведать
И к овину побежала,
Осмотрела в хлеве стадо,
Перечла зерно в амбаре:
Не потеряны коровы,
И зерна не уменьшилось.
Тут к скале она подходит,
К двери медного утеса,
И, придя туда, сказала:
"Горе, горе мне, несчастной!
Здесь была рука чужая,
Все поломаны замочки,
И открыта дверь твердыни,
Все крюки совсем разбиты:
Неужель исчезло Сампо
И похищено насильем?"
Уж похищено то Сампо,
Крышка пестрая исчезла
Там, из глыбы Сариолы,
Там, из медного утеса,
Где замков висело девять,
Десять где засовов было.
Лоухи, Похъёлы хозяйка,
Вся от злобы распалилась,
Видит: власть ее слабеет,
Пропадает также слава.
Удутар она так просит:
"Дева мглы, тумана дочка!
Ты просей туман сквозь сито,
Ниспошли ты мглу густую,
С неба дай сгущенный воздух,
Ты пусти пары густые
На хребет морей блестящих,
По открытому простору,
Чтоб засел там Вяйнямёйнен,
Чтоб застрял Сувантолайнен!
Если ж этого все мало,
Ику-Турсо, ты, сын Старца!
Подними главу из моря,
Подними из волн макушку,
Калевы мужей низвергни,
Утопи друзей потоков,
Пусть те злобные герои
В глубине валов погибнут;
В Похъёлу верни ты Сампо,
Захватив его с той лодки!
Если ж этого все мало
Ой ты, Укко, бог верховный,
Золотой мой царь воздушный,
Мой серебряный владыка!
Сделай бурю, непогоду,
Силу воздуха ты вышли,
Подними волненье, ветер
Против этой лодки в море,
Чтоб засел там Вяйнямёйнен,
Чтоб застрял Сувантолайнен!"
Надышала дочь тумана,
Нагустила мглу на волны,
Плотно воздух мглой застлала,
Чтобы старый Вяйнямёйнен
Простоял подряд три ночи
Посреди морей широких,
Никуда не мог бы выйти,
Никуда не мог отъехать.
Простояв подряд три ночи
Посреди морских потоков,
Молвит старый Вяйнямёйнен,
Говорит слова такие:
"Даже муж совсем негодный,
Из героев самый слабый,
Не потонет средь тумана,
Не погибнет в испареньях".
Он клинком прорезал воду,
Он мечом ударил море:
Мед с клинка его струится,
Сладкий мед с меча сбегает,
Испаренья всходят к небу,
Поднимаются туманы;
Скоро воды стали чисты,
Прояснились все потоки,
Приоткрылись дальше воды,
И кругом все стало видно.
Мало времени проходит,
Протекло едва мгновенье,
Шум послышался ужасный
На волнах, у красной лодки;
Пена так и брызжет кверху,
Вяйнямёйнену на лодку.
Тут кователь Ильмаринен
Очень сильно испугался,
Кровь со щек внезапно спала,
Вниз с лица его сбежала,
С головою он накрылся
И с обоими ушами,
Закрывает обе щеки,
А еще плотнее очи.
Тотчас старый Вяйнямёйнен
Посмотрел на море с лодки,
Бросил в сторону он взоры,
Видит маленькое чудо:
Ику-Турсо, тот сын Старца,
Поднялся у бока лодки
Головой своей из моря,
Из воды своей макушкой.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Турсо за уши хватает,
Поднял за уши повыше
И спросил его сурово,
Говорит слова такие:
"Ику-Турсо, ты, сын Старца!
Ты зачем из моря вышел,
Ты зачем из вод поднялся
Пред очами человека,
Пред сынами Калевалы?"
Ику-Турсо, тот сын Старца,
Не обрадовался очень
И не очень испугался,
Но ответа так и не дал.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Во второй раз вопрошает,
В третий раз он молвит строго:
"Ику-Турсо, ты, сын Старца!
Ты зачем из моря вышел,
Ты зачем из вод поднялся?"
Ику-Турсо, тот сын Старца,
Отвечал при третьем разе,
Дал в ответ слова такие:
"Я затем из моря вышел,
Я затем из вод поднялся,
Что намеренье имел я
Калевы весь род прикончить,
Отнести на север Сампо.
Коль меня отпустишь в воду,
Жизнь мне жалкую оставишь,
Не явлюсь уже в другой раз
Пред очами человека".
Тотчас старый Вяйнямёйнен
Отпустил его обратно,
Говорит слова такие:
"Ику-Турсо, ты, сын Старца!
Выходить не смей из моря,
Никогда не поднимайся
Пред очами человека,
От сегодня и до века".
Никогда теперь не смеет
Выходить из моря Турсо
Пред очами человека,
Никогда, пока нам месяц,
Солнце, свет дневной и воздух
Радость светлую даруют.
Правит старый Вяйнямёйнен
Лодкой по морю все дальше.
Мало времени проходит,
Протекло едва мгновенье
Посылает Укко с неба,
Сам он, воздуха властитель,
Сильный ветер им навстречу
И бушующие бури.
Ветры сильные подули,
Бури страшно загудели,
Ветер с запада бушует,
С юго-запада пронзает,
Напирает он с восхода,
Воет с северо-восхода,
Воет с северо-заката,
Страшно с севера ревет он.
Он сорвал с деревьев листья,
Оторвал у сосен иглы,
Оборвал с лугов цветочки,
Оборвал у злаков стебли
И погнал пески земные
На просторы вод блестящих.
Сильно дули эти ветры,
Захлестали лодку волны,
Унесли тот короб щучий,
Это кантеле из кости,
На веселье всем у Ахто,
Всем у Велламо живущим.
Ахто ловит короб в волнах,
Дети Ахто - на потоках,
Взяли кантеле с собою
Унесли с собою в воду.
Плачет старый Вяйнямёйнен.
На глазах у старца слезы,
Сам слова такие молвит:
"Вот исчезло, что я создал,
Сгибла вся души отрада,
Утонула радость старца!
Никогда теперь уж больше,
Никогда, пока живу я,
Не придет из зуба щуки,
Из костей моя утеха".
Сам кователь Ильмаринен
Очень сильно испугался,
Говорит слова такие:
"Горе мне, что я поехал,
Что я вышел в это море,
На открытое теченье,
На колеблющихся бревнах,
На ветвях, дрожащих сильно!
Волосы мои знавали
Ветры и большие бури;
Борода моя видала
Злые дни в пространствах водных;
Но видал я редко бурю,
Чтоб была подобна этой:
Страшны бурные потоки,
Эти пенистые волны.
Хоть бы ветер тут помог мне,
Пощадили волны моря".
Старый, верный Вяйнямёйнен
Тут высказывает мненье:
"В лодке плакать не годится,
Горевать в челне не должно:
Плач в несчастье не поможет
И печаль в годину бедствий!"
И потом промолвил слово,
Говорит такие речи:
"Удержи сынов ты, море,
Чад своих, волна морская,
Вниз спусти ты, Ахто, волны,
Велламо, народ свой сбрось ты,
Чтоб он мой челнок не трогал
И не брызгал в ребра лодки.
Поднимись на небо, ветер,
Уходи туда на тучи,
В те места, где ты родился,
Где живут твои родные!
Не вали дощатой лодки,
Не крути мой челн сосновый
Ты вали в лесу деревья,
Нагибай на высях ели!"
Сам веселый Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
Говорит слова такие:
"Прилетай, орел турьянец,
Принеси мне тройку перьев,
Принеси мне пару, ворон,
Для защиты лодки малой,
Для боков ее негодных!"
На края бруски набил он,
Боковые делал доски,
Новые бока он делал,
Вышиной их сделал в сажень,
Чтоб чрез них большие волны
Не могли прорваться в лодку.
Хорошо челнок устроен,
Хорошо подправлен сбоку,
Чтоб его качать мог ветер,
Чтоб могли бросать и волны,
Если он средь пены моря
По волнам пойдет высоким